Тут женщина, сидевшая перед нами, в свою очередь, обернулась. Ей было примерно столько же лет, сколько нашему отцу. Редкие седые волосы были стянуты на ее макушке в жиденький шиньон.
— Извините, мой мальчик, — пропищала она голосом, достойным канарейки, — вы не француз?
— Да, мадам, — тупо ответил я.
Ее морщинистое личико просияло, и она стала теребить за плечо своего спутника, по всей видимости, мужа:
— Ты слышишь, Клод? Этот очаровательный юноша — француз!
Теперь и супруг тоже повернул голову, улыбнулся. Он смутно напоминал генерала де Голля на склоне лет, если бы тому алкоголизм и нос еще подлиннее.
— Мы здесь начинали чувствовать себя немного одинокими, — заговорил он, но туг его взгляд упал на Этти, чье плечо служило мне опорой, и улыбка разом увяла. Однако, помявшись, он решился все же продолжить беседу: — Вы, наверное, прибыли издалека? Из Пакистана?
Я почувствовал, как окаменело плечо брата. Кому никогда не случалось перепутать индийца с пакистанцем, тот и вообразить не может, какое впечатление производит подобная ошибка. Большинство уроженцев Индии до сей поры считают создание государства Пакистан чем-то вроде варварского расчленения, раны, нанесенной их матери-родине, подлого запрещенного удара по единству нации. Если бы моего брата открыто обвинили в предательстве, он и тогда не мог бы разозлиться сильнее.
— Он глухонемой, — вмешался Гиацинт, испугавшись какой-нибудь не слишком вежливой выходки со стороны моего братца, и положил ему руку на плечо. (На лице Этти тотчас изобразилось придурковатое выражение.) — И он не пакистанец, а индиец.
Женщина пригорюнилась:
— Бедный парень. Вот уж верно, ему не позавидуешь.
Храня стоическую невозмутимость, мой братец замотал головой, якобы ничего не понимая.
— Говорят, они там у себя все еще поклоняются идолам с головами животных. И приносят человеческие жертвы богине Кали, — подхватил мужчина. — Такие дикари…
Ну надо же! В автобусе сорок семь человек туристов, а мы оказались рядом с этой парочкой махровых националистов!
Ганс уткнулся в иллюстрированный журнал для любителей виндсерфинга, стараясь скрыть распирающую его досаду. Я проглотил рвущееся наружу ругательство.
— Вы христианин? — спросила женщина, повышая голос и преувеличенно отчеканивая каждый звук. — Христианин? — наседала она, суя Этти под нос два перекрещенных пальца.
На физиономии братца промелькнула усмешка. Он придвинулся к ней близко, лицом к лицу:
— Я не слепой, я глухонемой.
Ганс прыснул, а мерзкая парочка так вжалась в свои сиденья, что макушки обоих скрылись из виду за спинками кресел. Ни тот, ни другая больше и рта не открыли до самого Вади-эль-Натруна. Ну, разве что для молитвы.