— Как ты?
— Я-то? — Он с усмешкой оглядел ее. — Теперь-то уже ничего. Устраиваюсь помаленьку. А вот тогда… Хотя откуда тебе знать? Что такое ломка, представляешь себе? А аверсионная терапия?
— Нет.
— И не дай Бог узнать… Да и после больницы не лучше было. Родные отец с матерью бросили, как пса, подыхать в конуpe… Кстати, не боишься, что тебя со мной увидят?
— Нет, а с какой стати? — удивленно спросила Таня.
— Как, так ты ничего не знаешь? Впрочем, понимаю, тебе же это неинтересно… В общем, я в диссиденты попал.
— Ты?
— Представь себе.
— Это из-за… из-за стихов твоих?
— Какие на фиг стихи?! Благодетель мой, Федор блин Михайлович, пожировал с годик в своей Швейцарии, прижился, гад, и возвращаться не пожелал. Устроил пресс-конференцию, поведал, понимаешь, миру о бесправном положении мастеров слова в СССР. А что я в КГБ полгода бегал, как на работу, объяснения давал, заявления подписывал…
— Господи! И как же ты теперь?
— Ничего, добрые люди пригрели. Причем те самые чистоплюи, которые раньше от меня нос воротили, даже не будучи знакомы — прислужник, дескать, партийного лизоблюда, продажная шкура. А теперь тот же самый Золотарев у них в героях ходит, а я — ну, не в героях, конечно, но в жертвах системы… В общем, устроили меня в журнал «Звезда» внутренним рецензентом — читаю рукописи, которые им шлют со всей страны, и обстоятельно разъясняю гражданам, по какой именно причине их гениальное творение в ближайшее время опубликовано быть не может. Подписывает это, конечно, другой товарищ, но денежки мои… И Одиссей Авенирович, спасибо ему, не забывает.
— Большие сдвиги? — усмехнувшись, спросила она.
— Какие сдвиги? — не понял он. — Все то же самое. Песню по радио слышала? «Завод родной, инструментальный»?
— Нет, конечно.
— Послушай. Слова мои. Объявляют, что Пандалевского.
— Так все один и живешь?
— Разве это жизнь?.. Ну да, в общем, один… У меня, знаешь, после всего… ну там, больницы и до нее… в общем, по этой части не того…
— Бедный! Ты, главное, не особенно пей, глядишь, все и образуется.
— С бухаловым я наладился. Стабилизировался, можно сказать. Раз в два-три месяца спускаю лишнее напряжение. Заранее готовлюсь, денежки рассчитываю. Чтобы, значит, недельку погулять, недельку поболеть, и со свежими силами… Научился.
Он проглотил несколько ложек мороженого, потом покосился на нее:
— Ты меня сюда зачем вызвала? О здоровье спросить?
— Да нет, собственно. Вот, посмотри.
Она протянула ему папку с бумагами. Он раскрыл, почитал, безропотно подписал заранее заготовленное от его имени заявление, не задав ни одного вопроса, и откланялся. Таким Таня его еще не видела и не могла определить, как он воспринял ее решение о разводе. Впрочем, он и сам этого понять не мог.