Розовый был велик — с полчеловека — и умен сверхъестественно.
— Здравствуйте, почтеннейший, — вежливо сказал он, аккуратно взобравшись на единственный стул и закинув лапку на лапку.
— Пшел вон! — крякнуло что-то внутри Ивана.
— Не слишком-то вы приветливы, — ответил сокрушенно розовый, — а все потому, что гордитесь много и превыше всех себя ставите.
Он сложил головку на плечо и с укоризной посмотрел на Ивана. Тот накрылся узорчатой от грязи простыней и одним только красным глазом смотрел, мигая часто, на непрошенного собеседника. Розовый продолжал:
— Эх вы, люди, людишки, людики, люденятки! Возомнили, вознеслись — мы цари, мы владыки, мы венец творения. Да что вы можете знать о творении. Скажите по-дружески, почтеннейший, вы — венец? Иван что-то залепетал, глухо и долго.
— Скажите-ка, например, сколько по-вашему, по-людски, месяцев в году?
Иван рассмеялся и произнес. Ясно и четко:
— Не обманешь, нечисть, не обманешь. Двенадцать их, двенадцать. Я говорю тебе, говорю. Знаю, я знаю.
— Допустим. — Розовый сменил интонацию и сделался учителем или судьей: — А сколько в вашем году дней?
Иван задумался.
— Это допрос? — поинтересовался он.
— Ну что вы. Самый искренний, самый дружеский… допрос, конечно, но без пристрастия. Вам ведь больно?
— Больно, — сознался Иван, — хотя и неловко об этом говорить.
— Ну вот видите! — Розовый ликовал. — Итак, сколько же деньков в вашем году?
Иван снова задумался: «Семь? Нет — февраль, понедельник пасха…»
Он загибал пальцы с таким усердием, что пот прошиб. Потом воспрянул:
— Дайте календарь, я сосчитаю.
Розовый замахал ножками, но уже от возмущения.
— Ваши календари! Я теряю сон из-за расстройства нервов, только привидится лишь один. Знаете, не поминайте-ка их к ночи, почтеннейший, вот что я вам скажу. Вот вам грифельная доска.
Розовый полез за пазуху, достал оттуда чистейший носовой платок, сушеную жабу, веточку сирени, коробочку.
— Надо же, — бормотал он. — Какая незадача! Куда же я ее подевал? Такие волнения при моей чувствительной натуре, при моих нервах!
Он раскрыл коробочку, достал оттуда таблетку, положил под язык. Ивану стало жалко розового. Он сказал:
— Не мучься, я вспомнил. Их триста шестьдесят пять.
Розовый от радости сглотнул и снова засучил ножками.
— Как же, — сказал он иезуитским тоном, — как же мы поделим их, чтобы каждому из месяцев досталось поровну? Строго поровну — в том справедливость.
Чертили долго. Иван пальцем на стенке над кроватью, розовый — пальцем в воздухе. Иван сказал:
— Готово. Изволь взглянуть.
Розовый дунул. На стенке проступили огромные кривые знаки: