— Мыслишь Данило, тати эти к тебе двинутся, зад свой выставив? — донеслось откуда то сбоку. — А перед тем опояску развяжут да портки сымут?
— Как побегут от нас, так и получат... Девица губит красу свою блуднею, а муж мужество свое — татьбою, — незамедлительно донеслось в ответ. — Чур, тот, что в личине у них за строем расхаживает и рыкает на них подобно зверю лютому, мой. Из самострела, да с дерева, я его разложу на борту насада, как девку на сеновале.
Спустя несколько секунд от Киона донеслось:
— Пельга ставит ногату, что не снимешь ты его с первого раза.
— А он шо, немой, что ли? Вроде по-нашему разумеет даже чуть лучше других. А хоть бы и по-своему сказал, я на третье слово уже понимаю, о чем толкует он.
— Он тебе второй раз об этом сказывает, да ты вроде глухаря — токмо о девке на сеновале и мыслишь.
— Принимаю. Ты токмо жинке моей не сказывай ни о девке, ни о ногате той...
— Цыц! Двинулись они, — прервал речи воевода, потащив меч из ножен. — Ставь рогатины...
Точнее, чужаки попытались двинуться... Колыхнулся строй, громыхнул железом, шагнул два раза и замер, наткнувшись на непреодолимую преграду. На живого, голого по пояс человека, измазанного размытыми пятнами грязи, который в момент отдачи команды на движение выбрался из березового подлеска, чуть подволакивая ногу. Шагнув на поляну, он расставил руки в стороны, показав, что совершенно безоружен, и улыбнулся:
— Ну что, братья славяне, все неймется вам кровь родную проливать? Вот так вот, с бухты-барахты, не представившись и не спросив, кто перед вами стоит? Может, решим дело один на один? Кто желает? Или кишка у вас, гхм... не доросла еще?
Воевода чужаков, замерев поначалу вместе со всеми, махнул рукой лучнику, взгромоздившемуся позади него на борт насада:
— Уйми того бесерменина... — Однако тут же растопырил ладонь и возгласом приказал остановиться. Из кустов показались три фигуры — в кольчугах, но без шеломов, с кляпами во рту и связанными сзади руками. Позади них, плотно прижавшись и приставив нож к горлу, скользили темными силуэтами такие же полуголые и измазанные грязью люди.
— Коли согласны будете на одиночный бой, то эти вои, да и другие, что без памяти в кустах лежат, живы останутся. А возьмете победу надо мной, — продолжал стоящий перед строем ратник, — так... с радости такой и остальное у вас пойдет как по маслу.
— Дозволь, воевода, мне с ним силами помериться, — донеслось от тех, кто стоял прямо перед полуголым воином.
Дождавшись кивка согласия от предводителя, от строя отделилась плотная кряжистая фигура, чей обладатель был украшен шрамом, тянувшимся от правого глаза вниз по всей щеке. Подойдя вплотную к стоящему, он упер руки в боки, предварительно закинув меч в ножны, а щит за плечо: