Берю качает головой:
— Почему Равайяк это сделал?
— Этого так никто и не узнал, Толстяк. Его подвергли пыткам, но он ничего не сказал. Некоторые считают, что убийцу подослала одна из мышек короля, возможно даже его жена; другие увидели связь с религиозными войнами… Но всё так и осталось тайной.
Как обычно, Берю подводит итог этому уроку. Он это делает сонным голосом, растягивая слова:
— Что ж, приятель, этим Генрихам не везло. Генрих Второй схлопотал железо в жбан. Генрих Третий получил в элеватор, а Генрих Четвёртый в грудянку, не говоря о Генрихе де Гизе, который тоже принял свой отварчик из закалённой стали! Не стоило им носить это имя.
— Совершенно точно, моя тыквочка. Генрих Четвёртый был последним из королей Франции, которого звали Генрихом.
— Что не помешало монархии развалиться, Сан-А. Я так думаю.
Дополнительный материал:
…И Берюрьяк не стерпел
Вот уже некоторое время собутыльник смотрел на своего соседа по столу с повышенным вниманием.
— Ты не здешний? — спросил он наконец, после того как опорожнил стакан, и сделал знак трактирщику принести ещё один кувшинчик.
— Нет, — ответил Берюрьяк, — я не здешний.
У него был тёплый цвет лица, рыжеватая бородка и тяжёлый взгляд человека, который думает много или не думает вообще.
— Откуда ты? — спросил первый из пьющих.
— Из Ангулема, — ответил Берюрьяк не очень приветливо.
Сосед встрепенулся.
— Как и я, почти! — обрадовался он. — Я из Тувра, ты знаешь.
— Да, конечно, это недалеко от Ангулема!
— Понимаешь, если смотреть отсюда, получается совсем рядом! Давай выпьем, земляк, давай выпьем!
И, не раздумывая, наполнил стакан собутыльника. Но его общительность всё же не расправила морщин Берюрьяка.
— Я сразу понял, что ты из наших мест, — сказал любезный завсегдатай таверны. — Лицо, глаза, не знаю что, но есть что-то родственное.
— Возможно, — тяжело вздохнул Берюрьяк.
— Как твоё имя, дружище?
— Селестен. Селестен Берюрьяк.
— А я Франсуа. Слышь, давай врежем ещё за здоровье короля Франции и Наварры!
Мясистый кулак Берюрьяка ударил по столу, опрокинув оловянные стаканчики, которые там стояли.
— Уж лучше я выпью за здоровье всех парижских потаскух, всех воров-карманников, всех ростовщиков, уж лучше я выпью за здоровье испанцев и даже англичан!
Он умолк, переводя дыхание. Франсуа покачал головой, и кожа на лбу собралась в две морщины.
— Что ж, земляк, самое малое, что можно сказать, это то, что ты не носишь нашего Генриха в своём сердце!
— Как я могу носить его в своём сердце, если моя бедная дочь уже носит его в своей утробе! — вскричал Берюрьяк.