— Ты уверен, что это не озеро в Булонском лесу? — спрашивает Берю, который тяготеет к исторической правде. — Я никогда не видел лебедей в море!
— Ты помолчишь, наконец?! — возмущается Берта. — Уже невозможно слушать твои замечания.
— Я имею право понять! — негодует Здоровяк, ибо затронута его честь. — Я не этот старый пень, — показывает на Дюрандаля, — который дрыхнет под своими проводами высокого напряжения!
Я тушу гнев супруга и спешу продолжить:
— Эти нордмены, или норманны, захватили Францию и приступили к осаде Парижа. Вначале было жарко, но Карл Простоватый спас положение, выдав замуж свою дочь Жизель за вождя захватчиков Роллону. Он ему дал в качестве приданого территорию, которую называли Невстрией и которая впоследствии стала Нормандией, вы поняли?
— Вот-вот, — говорит Берта. — Теперь я понимаю песню «Я хочу вновь увидеть Нормандию». Может быть, её пели невстрийские беженцы, не так ли, комиссар?
— Почему бы и нет, любезнейшая…
Берю хмурится в своем клубном кресле. Я интересуюсь причиной досады на его лице, и он взрывается:
— Ты считаешь, что это забавно, когда узнаёшь, что ты иностранного происхождения, Сан-А? Маман была нормандкой, понимаешь? Тогда я буду веселиться оттого, что в моих трубах течёт шведская кровь. Если бы мой папаша знал историю, как ты её рассказываешь, он бы никогда не женился на моей старушке. Он был слишком патриот: воевал в Вердене с первого до последнего дня и притащил оттуда кучу медалей. Когда он завязывал шнурки на праздник одиннадцатого ноября>{38}, его приходилось поднимать, столько тяжести было у него на груди!
Толстяк вытирает влагу, одна десятая которой состоит из досады, две десятых из огорчения и семь десятых из красного вина.
— В общем, ладно, — бормочет он, а тем временем его добрая подруга мнёт ему руку, чтобы выразить сочувствие, — продолжай…
Я дегустирую свою чашку «Мокарекса»>{39}.
Мои друзья — все внимание, кроме, естественно, отца Дюрандаля, который кивает время от времени, чтобы показать, что он участвует.
— Короли, которые были после Карла Великого вплоть до Филиппа-Августа, — говорю я, — не оставили о себе памяти. Все эти Людовик Первый, Людовик Второй, Генрих Первый и Филипп Первый — это слабые звенья позолоченной цепи с геральдической лилией. Я вам всё же назову Гуго Капета, потому что он основал династию Капетингов, но что толку говорить об этих мужиках, которые пользовались своим скипетром, чтобы чесать спину или стряхивать перхоть.
— Ты прав, — горячо одобряет Берюрье, — я и сам тебя просил рассказывать только о самых великих.