Поскольку среди присутствующих есть ученицы из Изящных Искусств, начинается дискуссия. Мы говорим о Никколо дель Аббате, Жане Гужоне и других, отчего Берю довольно скоро начинает томиться.
— Так, понятно, весь двор ходил с перьями в заднице, ладно, а что он сделал ещё?
— Он поощрял развитие литературы и искусства!
— Как и все, — раздраженно отвечает Берю.
Единственное, что он сам поощрял бы, это гастрономию.
— Да что ты, в самом деле! — выхожу я из себя. — Ты не понимаешь, что это было предвосхищением Великого Века. Сколько знаменитостей проявило себя в ту эпоху: Рабле, Клеман Маро, Луиза Лабе, Морис Сэв, Ронсар, Монтень, Жан Гужон, Челлини и милейший Пьер Леско, который по заказу Франциска Первого реконструировал Лувр…
— Что с того, что ты ремонтируешь Лувр, это ещё не повод считать, что тебе всё можно, — говорит поучительно Толстяк. — Мальро там сейчас наводит блеск с замшей, ему что, за это памятник ставить?
— Нет, — соглашаюсь я, — не за это!
Юноши, которые тянутся к девушкам как мухи к мёду, присоединяются к нам. Они нас жалуют сдержанным вниманием. Один из них, тот, у которого прыщей больше, чем пуговиц на сутане, услышав, что мы говорим об эпохе Возрождения, считает нужным добавить свою крупинку соли. Похоже, этот коржик готовится к экзамену на учёную степень. Его папа работает в Импорте-Экспорте, и от него ему достанется чековая книжка. Ну и понятное дело, чтобы покупать какао и тапиоку у молодых африканских народов, а затем продавать их европейским оптовикам, надо быть образованным.
Месье прыщавый начинает нам грузить про Реформу. Он нам рассказывает про Лютера, тогда как Берю интересует больше Байярд>{82} или Прекрасная Ферроньера>{83} Франциска Первого. Религия для Берю — это нечто такое, что ему не очень даётся. Он верит в Бога, как и все люди. Он не против, если будет немного латыни на похоронах, и он допускает крещение и первое причастие, потому что там можно вмазать и закусить, но не надо ему заправлять арапа по поводу католического раскола. Он не рыцарь печального Кальвина>{84}. Его лицо скучнеет, как приспущенный флаг, и он начинает изучать зубной кариес кончиком языка со звуками, напоминающими шипение гадюки.
В самый разгар дискуссии раздается звучный храп. Напоминает ракету на мысе Каннаверал в ту минуту, когда инженер, в обязанность которого входит включать зажигание, кричит «В Бога мать…» на английском языке.
Мы смотрим на коннетабля Дюгеклена, который насапывает, при этом козырёк его шлема находится на уровне открытого рта.
— Вот видите, молодой человек, — делает замечание Бугай, — как ваши рассказы подействовали на мадам!