— Всё хорошо. — Делаю шаг ко входной двери, но спотыкаюсь. Брайан пытается подхватить меня, я уворачиваюсь. — Всё хорошо! — повторяю я, хотя мир вокруг ломается, рушится и летит в тартарары.
— На улице очень жарко. Пойдём в дом, — говорит он.
От звуков его голоса меня тошнит.
Он берёт меня под локоток и провожает по ступенькам, затем через дверь и дальше — в гостиную, где с улыбками на лицах нас ждут Кэрол и миссис Шарфф.
Ex rememdium salus.
«Исцеление ведёт к спасению».
— Надпись на американских денежных купюрах.
Чудеса ещё случаются. Я произвожу не такое уж плохое впечатление на Брайана и миссис Шарфф, во всяком случае, тётя довольна, несмотря на то, что за весь оставшийся визит я произношу только пару слов (а может, как раз потому, что произношу только пару слов). Они уходят под вечер, и хотя Кэрол настаивает, что я должна помочь ей ещё в кое-каких домашних делах, да к тому же заставляет меня пообедать вместе со всей семьёй, она всё же обещает, что я смогу пойти прогуляться после того, как покончу с едой, до наступления запретного часа. Для меня каждая минута задержки, когда я не могу лететь к Алексу, превращается в настоящую пытку, в агонию. Запихиваюсь тушёными бобами и холодными рыбными палочками с такой скоростью, что едва не выворачиваю всё обратно, и буквально подскакиваю на стуле. Наконец, она отпускает меня, даже освобождает от обязанности перемыть посуду, но я до такой степени ненавижу её за задержку, что не ощущаю ни малейшей благодарности.
Устремляюсь прямиком на Брукс-стрит, 37. Вообще-то, я не думаю, что он там и дожидается меня, но надежда умирает последней.
Комнаты пусты, в саду тоже никого нет. Должно быть, у меня и впрямь лихорадка, потому что я заглядываю за все деревья и кусты — а вдруг он там и неожиданно выскочит, как делал, когда несколько недель назад мы все трое — я, он и Ханна — играли в прятки. Одно только воспоминание об этом вызывает резкую боль в груди. Всего месяц назад перед нами был ещё целый август — долгий, золотой, безмятежный, как прекрасный сон.
Ну что ж, пора просыпаться.
Иду обратно сквозь пустой дом. На полу в гостиной раскиданы наши вещи: одеяла, несколько книг и журналов, коробка крекеров, пара банок колы, старые настольные игры, включая наполовину сыгранную партию в Скрэббл[30], прерванную тогда, когда Алекс начал выдумывать слова типа «квозз» и «ирегг»... При виде всего этого на меня нападает тоска; вспоминаю тот дом в Дебрях, что пережил блиц, и разбомблённую улицу: люди занимались своими обычными, будничными делами, ни о чём знать не знали и ничего не подозревали до самого момента катастрофы. А после этого все твердят: «Да как это они могли не понимать, что готовится?»