Он закрыл глаза и сильно тряхнул головой, отгоняя соблазн, а когда снова разомкнул ресницы, убедился, что испытанное средство не помогло: соблазн собственной персоной стоял перед ним, глядя чуть исподлобья и жалобно подрагивая губами.
— Вы... вы помните меня, сударь? — прошептала Даша, и Алекс поспешно убрал руки за спину, чтобы уберечься от искушения заключить ее в такие объятия, из которых она, пожалуй, никогда не смогла бы выбраться. Тотчас он сообразил, что ведет себя неучтиво: дамам принято руки целовать, — и схватился за Дашину робко протянутую руку, как утопающий за соломинку.
— Помню ли? — переспросил хрипло, водя пересохшими губами по этой дрожащей, тонкой руке. — Помню ли? Что ж вы спрашиваете, сударыня, неужто не знаете...
Он осекся как раз вовремя, чтобы не выпалить ей всю правду о своих денных и нощных плотских томлениях и угарных мыслях, о ревности и нежности, обо всем, что теперь составляло сущность его жизни — сущность потайную, секретную, скрываемую даже еще более тщательно, чем его истинное лицо.
Заставил себя очнуться, вглядеться в нее — испуганную, побледневшую, понять, что девушка чем-то страшно взволнована — настолько, что ей сейчас не до пылких признаний ошалелого попутчика. И Даша ведь едва удерживает слезы, они уже застилают глаза и вот-вот соскользнут с ресниц.
Не столько осознал, сколько почувствовал любящим сердцем: ей сейчас нужен не пылкий поклонник, а друг — скромный, молчаливый, надежный. Не все ж ему искать у нее помощи и поддержки, пришла пора и ей опереться на его плечо!
— Что-то случилось, Дарья Васильевна? У вас беда?
Она помедлила мгновение, а потом, словно решившись, резко кивнула:
— Беда.
— Располагайте мной, моим временем, моей жизнью. Серые глаза заблестели еще ярче.
— Вы... бесконечно добры. Однако мне нужно только ваше слово.
— Слово? — недоумевающе вскинул брови Алекс. — Какое слово?
— Так сложилось, — нетвердо вымолвила Даша, — так уж вышло... — Осеклась, словно не решаясь продолжать.
— Говорите, прошу вас!
Она зажмурилась, совершенно так, как давеча зажмуривался Алекс, и выпалила:
— Так уж вышло, сударь, что мне пришлось сказать императору, будто мы с вами помолвлены, Коли вы настолько добры, что предложили мне располагать вами, не окажете ли честь подтвердить эту ложь, ежели его величество вдруг речь об сем заведет? Поверьте, это ложь во спасение, которая есть благо. И упорствовать в сей лжи не придется вам долго: лишь неделю или две. От души надеюсь: времени этого будет довольно, чтобы его величество отвратился от своего... — Она открыла глаза, уставилась на Алекса и вновь начала запинаться: — Отвратился от своего... от прихоти своей и обратил бы свой благосклонный взор на особу другую, более достойную его, чем я.