С грохотом и стуком, оставляя за собой запах пороха и перегретого масла, смертоносные, огромные, безудержные,- создав на миг картину хаоса: промелькнувшие в дыму, искаженные злобой лица, выставленные из темноты руки со скрюченными пальцами,- гремящие, как гром, и быстрые, как молния, два паровоза встретились и унеслись каждый в свою сторону.
- Он ранен! - вскричал Дилани.- Я уверен, что попал в него. Теперь далеко не уйдет. Скорей за ним! Он не рискнет идти через Боннвиль.
Это была правда. На протяжении всей перестрелки Дайк стоял на виду между будкой и тендером, ничем не защищенный, забыв об осторожности, думая только о том, как бы подстрелить кого-нибудь, и чья-то пуля царапнула ему бедро. Насколько серьезна была рана, он не знал, но волю к сопротивлению она не сломила. Под градом пуль он на предельной скорости провел паровоз мимо Гвадалахарской станции и, припав к разбитому оконному косяку, покатил на Боннвиль, пересек Эстакаду и, оставив позади Бродерсонов ручей, оказался на открытой местности между ранчо Лос-Муэртос и Кьен-Сабе.
Приблизиться к Боннвилю означало верную смерть: впереди, равно как и позади, все дороги были перекрыты. И снова Дайк вспомнил о горах. Он решил бросить паровоз и сделать еще одну, последнюю, попытку найти убежище в предгорьях северной окраины Кьен-Сабе. Он стиснул зубы. Нет, воля его еще не сломлена. Кое-какие силенки еще остались. На одну попытку. И он ее сделает!
Он сбавил ход, перезарядил револьвер и спрыгнул с подножки на землю. Поглядел по сторонам, прислушался. Вокруг волновался океан пшеницы. Нигде ни души.
Брошенный на произвол судьбы паровоз медленно удалялся, тяжело громыхая на стыках. Провожая его взглядом, Дайк даже в такой трагический момент испытал смутное чувство сиротливости. Последний,- и первый, если уж на то пошло,- друг покидал его. Он припомнил день,- как давно это было,- когда он впервые открыл дроссельный клапан паровоза. А сегодня паровоз покидал его, ему изменил последний друг. Паровоз медленно удалялся в сторону Боннвиля, он возвращался в железнодорожные мастерские, в лагерь врага, того врага, который разорил и погубил Дайка. Последний раз в жизни Дайк побывал машинистом. Теперь он опять становился разбойником с большой дороги, преступником, объявленным вне закона, всех восстановивший против себя, беглецом, прячущимся в горах и с тревогой прислушивающимся к собачьему лаю.
Но он не бросил оружия. Его воля еще не сломлена. Пока у него есть силы, он им в руки не дастся. Не позволит Берману праздновать победу.
Рана оказалась пустяковой. Он углубился в пшеничное поле, а потом свернул на север, к окруженным деревьями секторным постройкам, которые, словно островок, возвышались среди моря пшеницы. Он добрался до них, несмотря на то, что кровь хлюпала у него и башмаке. Однако при виде двух батраков-португальцев, которые удивленно глазели на него из-за сарая, он встрепенулся - нужно было действовать, и притом немедля. Он бросился к ним и тоном, не допускающим ионражения, потребовал себе лошадь.