Ибо,- если судить по статуям, которые мы воздвигаем,- свобода представляется нам в виде прекрасной гордой женщины в блестящих доспехах и в белых одеждах, с венцом на голове, со светильником в высоко поднятой руке - в образе ясноокой, величественной, победоносной богини. О, какой фарс, какая бездарная шутка! Свобода - это не увенчанная лаврами богиня, прекрасная, в белоснежных одеждах, победоносная и величественная. Свобода - это смерд, это некто, вселяющий страх, возникающий в облаке порохового дыма, вываленный в грязи и навозной жиже, окровавленный, несгибаемый, жестокий, сквернословящий, с дымящейся винтовкой в одной руке, с горящим факелом - в другой! Свобода не дается всем, кто попросит. Свобода - это не дар богов. Она - дитя народа, рожденное в пылу боя, в смертельных муках, она омыта кровью, присыпана порохом. И, возмужав, она становится не богиней, а фурией, страшной, равно уничтожающей и врага, и друга, яростной, ненасытной, безжалостной,- становится Красным Террором.
Пресли умолк Обессиленный, дрожа всем телом, слабо соображая, что с ним происходит, он сошел со сцены. Раздались долгие, оглушительные аплодисменты; люди кричали, топали, размахивали шляпами. Но аплодировали они не потому, что его выступление привело их в восторг. Пресли чувствовал, что ему не удалось по-настоящему затронуть сердца своих слушателей. Он говорил так, как писал; при всем своем презрительном отношении к высокопарному литературному стилю, совсем освободиться от него он не сумел. Его слушатели - как бы внимательно ни слушали его все эти фермеры, сельские жители, торговцы - не могли слиться с ним в едином порыве. Они смутно понимали, что в его речи присутствовало нечто такое, что другие, более образованные люди, назвали бы витийством. Ему аплодировали шумно, но равнодушно, лишь бы сделать вид, что им все ясно.
И Пресли вдруг совершенно ясно осознал, что при всей своей любви к простым людям, он им чужд и непонятен. Он ничем не помог народу в достижении его цели - и никогда не поможет.
Разочарованный, растерянный, смущенный, он медленно вышел из театра и в задумчивости остановился на ступеньках.
Нет, ничего у него не вышло! И это в такой ответственный момент, когда, как ему казалось, он испытал прилив настоящего вдохновения. Народ не прислушался к нему, не поверил, что он может принести пользу. И тут вдруг Пресли вспомнил. Губы его снова решительно сжались. Пробившись сквозь толпу, он направился к постоялому двору, где оставил свою лошадь.
Тем временем зрительный зал снова забурлил. Приехал Магнус Деррик.