Дошедший до меня смысл был похож на ушат ледяной воды: такой же отрезвляющий.
— Какую? — то ли проблеяла, то ли прошептала я.
Он же продолжал быть все таким же равнодушным.
— Ты дашь мне клятву, что родишь этого ребенка. Мои родичи о тебе позаботятся. Не сможешь полюбить, оставишь его им и уйдешь. Тебя никто не будет останавливать.
— А если я ее нарушу? — Не смелость заставила меня задать этот вопрос. Страх, который сковал все внутри.
— Не нарушишь. — Мне показалось, что в его глазах мелькнуло облегчение, но я была настолько взбудоражена, да и не слишком разбиралась в движении чужих душ, чтобы утверждать это. К тому же, в его голосе так и не было даже намека на тепло. — Есть клятвы, которые нарушить невозможно. Ты же не хочешь, чтобы из-за твоей легкомысленности пострадали близкие?
Он был прав, я не хотела.
— А если ты нарушишь?
Его смех был горьким. Но он не позволил мне разобраться в том, что скрывалось за ним, резко оборвав мнимое веселье еще до того, как я успела удивиться.
— Нарушение наших клятв тянет за собой бесчестье. Это значительно страшнее смерти.
— Что я должна сказать? — Мои ноги дрожали, но я сделала попытку выпрямиться и развернуть плечи, давая ему понять, что слабость моя была мимолетной.
— Ничего. — Он отступил на шаг назад, окидывая меня с ног до головы оценивающим взглядом. — Приняв это предложение, ты приняла и ответственность за него. И будет лучше, если ты это запомнишь. Законы магии более непреклонны, чем те, что создаются для управления другими. За каждое слово, за каждую мысль, за собственные колебания, за ошибочную убежденность, за все приходится отвечать. Собой, своим будущим, своими потомками.
— Ты меня запугиваешь? — Ничто из сказанного им не звучало угрозой, но чем дольше мы говорили, тем увереннее я становилась.
Нет, мои боль, страх, отчаяние, никуда не делись. Они были со мной, и я догадывалась, что теперь каждая секунда моей жизни будет наполнена ими. А еще я знала, что теперь постоянно буду вслушиваться в себя, осознавая, что во мне растет похожее на него существо. У него будут его глаза, черная, поражающая глубиной кожа и крылья, ажурные крылья похожие на звездную ночь.
Но для меня он навсегда останется чужим, не моим ребенком, которого я никогда не смогу полюбить.
Разве можно любить того, кто рожден насилием?!
— Учу. — Он как-то устало вздохнул, мгновенно потеряв свою бесстрастную высокомерность, и добавил, уже совершенно иным тоном, сквозь который пробивалась мягкая улыбка. — Пойдем, поедим. Не знаю, как ты, а я уже двое суток ничего не ел.