— Обязательно, — через силу улыбнулся Виктор. — Но вначале ты расскажи про свое житье-бытье. Не женился еще в третий раз? Бог ведь троицу любит.
— Да, у тебя как раз третья попытка оказалась удачной. А я пока что не решился. Хватит с меня и первых двух.
— Ну, про первую твою мадам Брошкину я знаю. А что вторая, молоденькая? Чем она не подошла?
— Да разные мы совсем. Ну, не могу принять ее степень сексуальной свободы вне семьи, — невесело усмехнулся Леонид, — Другое поколение. Хотя вот у тебя, например, именно с молодой все сложилось как надо. Видимо, тут дело не в возрасте, а в натуре.
— Ну, ты, в натуре, прям философ, — скаламбурил Виктор.
Они вместе рассмеялись, а потом Голенищев, открывая бутылку коньяка, заявил:
— Перво-наперво выпьем с тобой за встречу. Мне вести тачку подшофе не привыкать, я смолоду натренировался.
— Но теперь тебе надо себя соблюдать, — с улыбкой заметил
Леонид. — Ты же у нас политик. Тут, батенька, не богемно-спортивная вольница.
— Не напоминай, — отмахнулся Виктор. — Популярность — это всегда ограничение свободы. Вот сейчас, чтобы встретиться с тобой, мне пришлось с три короба наврать домашним, отпустить охрану, натянуть кепку и черные очки, сесть в неприметный «Жигуленок»… Хорошо еще, что моего помощника до завтра не будет на месте, а то бы и с ним пришлось объясняться. В общем, не жизнь, а сплошная маскировка.
— Понимаю, Витя, — серьезно сказал Леонид. — Но, раз из нашей встречи ты делаешь такую тайну, — значит, поручение у тебя ко мне очень личное.
— Конечно. — Виктор закурил, потом нервно прошелся по комнате и стал возле окна. Сейчас ему легче было говорить, не глядя в глаза собеседнику. — Мне надо раскопать правду об одном преступлении. Но сам я этого сделать не могу. А поручать расследование официальным лицам не хочу. Это дело такого рода, что, если придать ему огласку, то могут начаться сплетни, всякие измышления вокруг нашей семьи, К тому же, неизвестный мне пока преступник не должен даже догадываться о том, что его ищут, вычисляют. Он ведь в свое время спланировал дело так, что почти никто и не усомнился в самоубийстве Марины. Спорили больше о том, а что же довело ее до такого шага. Приписывали ей творческую несостоятельность, несчастную любовь, тайное пьянство, даже СПИД. Но, знаешь, в глубине души я никогда не верил, что Марина могла покончить с собой. Она не была истеричкой, не страдала депрессиями и нервными припадками. При всей эмоциональности она была человеком с абсолютно нормальной психикой.
— Значит, речь идет о Марине… — прошептал Леонид, не сводя взгляда с прямой, напряженно застывшей спины Виктора, который все еще стоял, отвернувшись к окну.