Пятница, Кольцевая (Кайдалова) - страница 60

до гроба — это уж очень на любителя! На седьмом году брака я поняла, что никак не отношусь к таким любителям и существую под знаком глагола «estar». Да, сейчас я estoy casada, а годом позже, может быть, уже не estare[2] — это уж как фишка ляжет! Не предпринимая никаких активных действий, но постоянно посылая судьбе мысленные импульсы, я ждала. И — самой не верится! — дождалась.

Агустин был родом из Перу и пытался наладить в Москве весьма оригинальный бизнес. У него на родине, протянувшейся вдоль океана, была в большом ходу вяленая рыба — гораздо более дешевая, чем мясо и, по его словам, не менее вкусная. Продажи были стабильно неплохими круглый год, а уж во время постов и вовсе отличными. Но кто-то на беду рассказал Агустину о том, что Россия — весьма перспективный рынок, с сильными православными традициями, а потому не менее долгими постами. Он сломя голову ринулся на наши просторы. Где напоролся на ледяное равнодушие потребителя и неприкрытую жадность бюрократии. К тому моменту, как мы познакомились на ярмарке Продэкспо, Агустин уже понимал, что рыбная кампания проиграна, и прикидывал, как отступить обратно за океан с наименьшими потерями. И тут его планы перечеркнула я.

Менее всего я ассоциировала себя с крючком, способным удержать разоряющегося перуанца на моей негостеприимной родине, но вышло именно так. Агустин мужественно продержался на плаву еще целый год, пока окончательно не поставил свою фирму на грань банкротства и окончательно не упрочил наши с ним отношения. Подобная жертва долгом во имя чувства не могла не подкупить русскую бабью душу. И когда в итоге Агустину пришлось-таки ретироваться в свое Южное полушарие, я дошла до того, что была готова отправиться вслед за ним.

Но, но, но… одно маленькое «но»: Агустин был женат. А в Латинской Америке, как вы помните, женятся с глаголом ser. Сильвия, его законная esposa, все это время оставалась на родине, в Перу, пестуя их детей. Не тащить же их за океан, в холодную неизвестность! Пару раз зимой, когда в Перу было лето и школьные каникулы, Сильвия оставляла детей на каких-то родственников и приезжала проведать мужа, в результате чего он несколько недель подряд ходил стабильно хмурый и страстным шепотом жаловался мне на жизнь по телефону. Совсем как в дневнике декабриста: «Приехала жена и испортила всю каторгу».

— Понимаешь, Элена, — признавался он мне, когда жена отбывала на родину и наши встречи по выходным становились обостренно-радостными, — когда она со мной, me sale el indio!

Тут необходимо пояснить. То, что Агустин прерывисто шептал мне по-испански, в буквальном переводе звучит так: «Из меня выскакивает индеец». При чем тут индеец? А вот при чем: дело в том, что в Перу, как, собственно, и в любой нормальной стране, одна часть населения априори считает себя лучше другой, и нос задирают те перуанцы, которые живут на побережье. В них больше чистой кастильской крови и меньше — индейской, а следовательно, больше благородства, культуры и т. д. и т. п. Ну по крайней мере сами они в этом уверены. А вот те, что живут в горах, недалеко ушли от индейцев, а потому они дикие, необразованные, ну и далее по списку. Следовательно, если перуанец выходит из себя, из него выскакивает худшая часть его натуры — индейская. А европейская часть остается на месте и ждет, пока конфликт не будет исчерпан и обе части души не воссоединятся.