С этого момента Энн словно провалилась в иную реальность. Музыка, голоса, действие заполняли ее всю до краев. На заключительном спектакле «Робин Гуда» было совсем не то — там она увидела Кершнера и влюбилась в него, это отвлекало; сама же история была легкой, как шампанское. Этот же глубоко трагический мюзикл сбивал дыхание, заставлял слезы наворачиваться на глаза. И чем дальше, тем больше приковывал к себе внимание Матиас. Его партии первого акта шли по нарастающей: от наивного мальчика, верящего в то, что весь белый свет хорош, — до студента в застенках полиции; от человека, уверенного в тех, кого он любил, — до презирающего и их, и самого Бога.
Каждая ария срывала бурю аплодисментов; от дуэта Джеммы и Артура у Энн перехватило горло, и она с минуту не могла нормально вздохнуть.
— Джемма, послушайте, я выбираю жизнь.
Видите эти прекрасные витражи?
Солнце дробится в них, Бог услышит все.
Нашу Италию мы наконец спасем.
Какое лицо было у Матиаса, когда он пел об этом! Озаренное внутренним светом, уверенностью в том, что правое дело обязательно победит. Ирония судьбы — сейчас Матиас пел англичанина, которому глубоко небезразлична судьба Италии. Как англичанка, Энн могла его понять. Она полюбила Германию и могла бы совершить для нее нечто подобное — во всяком случае, в тот момент девушке казалось именно так.
И ссора Артура и Джеммы на ступенях тюрьмы — о, это торжество несправедливости!
— Вы лгали мне!
— Прошу вас, Джемма, нет!
Вы ошибаетесь…
— Нет смысла ошибаться.
— Я объясню…
— Не смейте прикасаться!
Вы хуже всех! Всех хуже на земле!
Кажется, Матиас плакал на сцене. Энн сидела достаточно близко, чтобы видеть, как сверкнувшая острой искоркой слеза проползла по его бледной щеке. Она закусила костяшки пальцев, чтобы не вскрикнуть.
— Ну что ж, я напишу еще письмо…
Где тут перо? Ах, вот. Вот так напишем:
«Я верил в вас, как в Бога. Только Бог –
Всего лишь глина, глина, и его
Я молотком разбил, и он здесь лишний,
А вы мне лгали с детства моего.
Всю жизнь мне лгали…»
Когда закончился первый акт, занавес закрылся и люди начали вставать, чтобы в антракте выйти в фойе, Энн еще несколько мгновений сидела неподвижно. Она очнулась от осторожного прикосновения к плечу.
— Вы в порядке? — осведомился Малер.
— Да, конечно, — с трудом выдавила Энн и тут же призналась: — Нет. Это… прекрасно.
— Я рад, что вам нравится. — Автор либретто повернулся к Фризу, а Энн опрометью бросилась за кулисы.
Там царил бардак: массовка спешно переодевалась, носились туда-сюда подсобные рабочие, спешно меняли декорации. Запыхавшаяся Лизбет сунула в руки Энн иголку и велела быстро бежать и подшить карман Матиасу: Реннер слишком сильно дернул его и наполовину оторвал. Энн поспешила в гримерную.