— Но это же смешно, дитя мое. Почему я должна…
— А разве в вашей Москве дома проваливаются сквозь землю? Разве земля разверзается и пожирает людей?
После этой вспышки Лариса отказалась со мной говорить. Щеки ее горели, словно ей стыдно было, что она вообще согласилась отвечать на мои вопросы.
Я, совершенно потрясенная, сжала ее руку и вышла, решив, что эти мысли девочке внушили родители. Но никак не могла понять почему. Неужели они заклеймили мальчика как парию только из-за его болезни? Может быть, они считают ее заразной? Или эти люди настолько погрязли в суевериях, что относятся к физическому уродство как к проклятию Господнему, отметине дьявола? Эти вопросы не давали мне заснуть почти до рассвета.
Наутро отец Ларисы еще больше сбил меня с толку. Он встретил меня в сенях, загородив мне выход. Он сказал, что гордится тем, что помогает деревне, но в его доме существуют правила, и одно из них — мне запрещено входить в спальни его детей. Я не знала, что ответить. Он задал риторический вопрос:
— Как это выглядело бы со стороны, если бы вы ночью пришли в комнату моего сына, чтобы поговорить с ним?
Я ответила, что это, без сомнения, неприлично, но добавила:
— Однако вашему сыну всего тринадцать лет.
— Тем более, — сказал он, как будто я согласилась с ним. — Это впечатлительный возраст. А он уже буквально без ума от вас. Вы не знали? Он романтичный мальчик, мой маленький Влад. Он может вас неправильно понять. Или подумает, что он тоже имеет право входить к другим людям по ночам, например, к сестре.
Я не могла понять смысла этого спора. И тем не менее уступила. В конце концов, я была гостьей. Но Шалдин не собирался на этом заканчивать, он продолжал:
— Запомните, сударыня, вы можете быть учительницей в школе, но здесь я устанавливаю правила, и вы обязаны их соблюдать. В конце концов, что мы знаем о вас, а вы о нас?
— Очень мало, — согласилась я. — Но я знаю достаточно, чтобы понять, что это каким-то образом связано с мальчиком по имени Акакий.
На самом деле я ничего подобного не знала, но меня как будто кто-то потянул за язык. Шалдин побледнел, словно я произнесла богохульство. Затем развернулся и выбежал из дома, хлопнув дверью. Должно быть, наш разговор слышала вся семья, а грохот двери разнесся по всему дому.
Я не сомневалась, что Шалдин запретил своим домочадцам говорить о несчастном мальчике. Теперь я заподозрила, что между двумя семьями существует кровная вражда. Всем известно, как сильны узы крови среди казаков. Я слышала о раздорах, тянущихся на протяжении нескольких поколений, истинная причина которых давно забыта. Придя к такому выводу, я решила вечером повидать семью Акакия.