Он согнулся пополам, словно болезнь тянула его к земле. Голова его казалась слишком тяжелой для шеи. Под кожей почти лысого черепа просвечивали темно-синие вены. Кожа у него была полупрозрачной, как кожура луковицы. Это было жутко. Его холодные глаза, похожие на птичьи, яростно уставились на меня; хромая, дыша с присвистом, не сводя с меня пристального взгляда, он проковылял мимо, к двери; его покалеченная правая рука была прижата к телу. Я поразилась жестокости детей, не могла понять, как они осмелились открыто издеваться над несчастным. Я решила, что изменю положение. Дети, пораженные этой ужасной болезнью, редко доживают даже до десяти лет, и мне отчаянно захотелось, чтобы этот мальчик прожил оставшееся ему время в покое.
Когда дети заняли места, я велела им по очереди назвать свои имена и сказать, чему они научились в школе. Когда очередь дошла до иссохшего мальчика, он продолжал молчать и тяжелым взглядом смотрел прямо перед собой, словно глухой. Я решила, что передо мной несчастная жертва, настолько запуганная, что не доверяет чужаку. Я спросила, не может ли кто-нибудь назвать мне его имя. Лариса Шалдина встала очень тихо, но мальчик, казалось, почувствовал, что она стоит у него за спиной.
— Это Акакий, — произнесла она ядовито, удивив меня. — Ему не нужны уроки, и он у вас не будет учиться, как бы сильно вы ни старались. Даже его родичи ненавидят его за… — она смолкла и огляделась по сторонам, — за то, что он отвергает все и всех.
— Но почему вы его презираете? — Хотя я обращалась к Ларисе, этот вопрос был задан всем ученикам.
Ларису, казалось, смутили мои слова, и она села на место. Кто-то более смелый крикнул с задней парты:
— Только посмотрите на него, и все поймете!
В классе раздались смешки. Я поняла, что продолжать разговор невозможно, не обидев мальчика, и начала проверять, умеют ли дети читать и писать. Школьники едва знали половину букв. Казалось, моя предшественница не была слишком старательна.
В тот вечер я постучала в дверь Ларисы. Она села в кровати в ночной рубашке и не поднимала на меня глаз, пока я не села рядом.
— Дитя, — обратилась я к ней, — нельзя так относиться к обиженному судьбой. Это грешно.
— К обиженному судьбой? — повторила она. И снова в словах ее сквозила злоба. — Вы про Акакия? Он заслужил все это. Поскорее бы смерть забрала его отсюда. — Она замолчала, но по лицу ее я видела, что она могла бы сказать еще многое. На глазах ее выступили слезы ярости, и она мотнула головой. — Вы такая же, как та, другая. Вы приходите сюда и думаете, что знаете, как все должно быть в жизни. Но здесь все по-другому. Я вас предупреждаю, прошу, держитесь подальше от Акакия. Не пытайтесь помогать ему.