Действительно, с год назад или что-то около того Лёня работал в какой-то шарашкиной конторе, проектировал соковыжималки нового поколения, но потом его оттуда уволили по сокращению штатов, по железному правилу «последним пришёл — первым ушёл». О том эпизоде он и думать забыл, хождение на штатную службу, по часам, было противно его существу, набравшемуся морского ветра на берегу, у Яхты. Драить по ночам полы более подходило его новой, прибрежной сущности. Драить полы или одноразово, без гарантий подметать сбегавшие к морю улицы города Ашкелона. Нет, не зря шутили остряки, что израильские города с приходом большой эмиграции из России стали самыми чистыми и самыми музыкальными городами в мире. Толпы неустроенных по специальности инженеров, подбирая с асфальта листья и окурки, во всю шуровали совками и вениками, а дипломированные скрипачи и трубачи развлекали публику музыкальной игрой на оживлённых перекрёстках. Наконец-то, не прошло и двух тысячелетий, еврейское массовое увлечение нотами обратилось в несомненное благо. Лёнин коллега по получению социального пособия, кандидат наук по вечной мерзлоте, неплохо подрабатывал, переходя из кафе в кафе и распевая песни наподобие курского соловья, но только со словами. Всё шло в ход: цыганские романсы, гимн Советского союза и бриллиантовые частушки, сдобренные красивым матом. Одна только была тут неувязка: мерзловику, в отличие от большинства его соплеменников, медведь на ухо наступил, — но это обстоятельство не отвращало слушателей от исполнителя, а лишь добавляло специфики и пробуждало жалость в сердцах, соединённых тоненькой жилочкой с кошельком. После появления статьи с фотографией кандидат наук предложил Лёне кооперироваться и петь хором что-нибудь морское, ну, например, «Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг“», но пропиаренный Шор-Табачник заманчивое предложение отверг — не мог справиться с робостью.
Яхта, меж тем, взрослела и требовала всё больше денег на дальнейшее развитие. Вериных заработков едва хватало на выплату ссуды за ветхую квартиру, купленную по случаю возле Старого рынка, а остатки расползались сами по себе, невесть куда, подобно гоголевским ракам из корзины. О полноценных обновках для Яхты нечего было и думать, и Лёня бродил по строительным площадкам в поисках подходящих мусорных досточек и побывавших в употреблении гвоздей; к нему, с его шкиперской бородой и усами, уже привыкли в городе, считали немного съехавшим с катушек человеком. Добравшись, наконец, до своей верфи, он сваливал с плеч на землю мешок с находками, освобождено и радостно переводил дух и привязывал к шесту флаг, которому назначено было в свой срок взвиться на мачте Яхты. Тот флаг Лёня Шор-Табачник изготовил собственноручно: на синем шёлковом поле, окаймлённом золотой бахромой, гарцевал на фоне восходящего солнца оранжевый кентавр. Адмирал, так сказать, прибыл, все по местам.