Глава IV
Я на ощупь нашел знакомое место, пролез под перила и, упираясь голыми ступенями в знакомые выбоины, спустился по облицованной грубым камнем стене с парадной набережной на узкую полоску пляжа.
Мол был совсем рядом. Из множества фонарей, вытянувшихся длинной цепью вдоль его оси, горели только три первых, и я знал, что там, в темноте, которую рассекает только свет луны и звезд, наверняка никого нет. Там, где волны ударялись о торец мола, было мое любимое место, там было хорошо сидеть в одиночестве, свесив ноги к воде, там был только ветер, игриво сбивающий брызги с гребней волн.
Слева и справа от меня стоял частокол мачт, впереди же было море...
Я медленно шел вперед, слева и справа между узкими вылизанными корпусами яхт шипела вода, море мерцало красноватыми огоньками...
Странно, но там, впереди, в конце пирса кто-то уже сидел и ловил рыбу. Едва различимый силуэт на фоне иссиня-черного мерцающего моря. Он сидел, свесив ноги вниз, к воде, сидел спокойно, без напряжения, но как бы немного позируя, плечи его покрывал бархатно-черный плащ в искрах звезд, так что казалось, что это небо спустилось на землю в облике человека. Hа голове его был щегольской белый берет с синим пером, талию охватывал пояс с золотой вязью орнамента, на поясе был кинжал, и, наконец, на левой руке, которой он опирался о грубые доски пирса, блестел перстень. Я еще не видел его лица, да мне и не нужно было его видеть. Я знал этого человека, я читал о нем, я много раз всматривался в его изображение, искусно выписанное художником в точном соответствии с авторским описанием. Hа портрете он был сухощавым, с глубоко запавшими глазами, прямым узким, хищно очерченным носом, высоким узким лбом, маленьким детским ртом, выражение лица его было странным: нечто среднее между удивлением и насупленностью. И, конечно же, священный перстень Рауда, светящийся и играющий тремя цветами... Да, это был он, творение Виктора Майкельсона, - Казимир Магат.
Словно бы услышав свое имя, он повернулся и тихо сказал: