Я проснулся от прямых лучей солнца, попавших мне в глаза, через щель между шторами. Было тихо-тихо, как-то по особенному, даже казалось, что предметы своими причудливо-совершенными формами, колдовством, передаваемым от поколения к поколению, притянули к себе, словно магнитом, все шорохи, стуки, скрипы, жужжания, щелчки, вой и шелест, которыми обычно наполнено жилище человека.
- Ты проснулся, - полуутвердительно-полувопросительно произнесла моя милая Агата, входя в спальню, и улыбнулась, едва встретились наши взгляды. Шелест ее белого кружевного наряда, то ли платья, то ли пеньюара, и ее голос были первыми услышанными мной этим утром звуками, а вслед за ними медленно стали проявляться остальные.
- Я видел странный сон. Я - горожанин, живу в огромном блочном доме, обшарпанном и тесном, а окна выходят в прямоугольный двор, похожий на плац.
- Замечательно, ты совсем выздоровел.
- Как наш пациент? - произнес незаметно появившийся доктор, говоривший, как и всегда, на странном врачебном жаргоне, - ему несомненно лучше. Дайте-ка, моя дорогая, разрешите, в сторонку, я посмотрю, как он...
Доктор достает стетоскоп, и я покорно начинаю стягивать рубашку пижамы. Здесь, как и везде, тоже лучше не спорить с докторами.
- Я, с вашего разрешения, удалюсь, - вдруг смутившись, говорит моя милая. - Что ему можно на завтрак?
- Что можно? Все можно, - напевает себе под нос доктор, помогая мне снять рубашку, и, спохватившись, кричит вдогонку: - все, кроме острого!
Hо не знаю, услышит ли его голос моя благоверная, слишком стремителен ее шаг.
Все еще не удовлетворенный осмотром, док начинает меня выстукивать. Я смеюсь, потому что это щекотно, и тогда он с видимой неохотой и тщательно скрываемым удовлетворением соглашается со мной в том, что я совершенно здоров.
- Одевайтесь, батенька. Завтрак в двенадцать, - напоминает он.