– Рюкзаки раненых и их разгрузки тоже, – усмехнулся Нарышев.
– Все вещи выложить! – И, уже подходя к машинам, скомандовал: – Живее орлы, живее!
Измотанные, изодранные, злые, как черти, бойцы, матерясь, принялись выполнять отданную команду со всевозможной поспешностью. Они ведь не хуже моего понимали, что дорога каждая минута. Нарышев же и сотоварищи за время, пока спецназовцы выкладывали свои вещи, услышали о себе много «хорошего», но ни одним словом, ни одной репликой, ни одним косым взглядом не выдали своего хорошего слуха. Почему они так поступили? Вариантов было всего два: первый – они сами не единожды бывали в передрягах; и второй (который мог вытекать из первого) – только что вышедшим из тяжелого боя разведчикам поперек горла лучше не становиться. Шмон начался, когда последний рюкзак был перевернут и на землю высыпалось его содержимое. Хорошо, хоть затянулся он ненадолго, и в одежде «прокурорские» ни у кого не шарили, но они заглянули в кузов машины, осмотрели носилки и раненых, перетряхнули все лежавшие на земле рюкзаки, брезгливо поморщились, проходя мимо окровавленной разгрузки Довыденко. На какое-то мгновение действительно стало плевать: найдут – не найдут. Обещание, данное погибшему полковнику, – это одна чаша весов, а на другой – тяжелораненый разведчик и его жизнь, возможно, зависящая от минут или даже секунд. Пусть заглянут в карман разгрузки, найдут, и мы наконец-то тронемся в ПВД. Но не заглянули, не нашли. Обыск закончился.
– Можешь грузиться! – На лицах легкое разочарование, словно ничего особого и не произошло.
– Вы видели, чтобы Тарасов что-либо забирал на захваченной вами базе? – Нарышев наконец-то проявил хоть какие-то эмоции. – Какой-нибудь предмет?
– Нет, – снова принесшее мне боль качание головой. – В одно из помещений входил только он. – И, уже работая на опережение, пояснил: – Подрыв производил тоже самостоятельно, один, без посторонней помощи. Даже тротил тащить бойца не взял. Все сам.
– Это он может…
– Мог, – невольно добавляю я и вижу, как на лице одного из них появляется сомневающаяся усмешка. Они сомневаются в его гибели. Но усмешка кажется горькой… Что их ждет за провал операции?
– Возможно, то, что вы ищете, осталось или уничтожено во взорванном помещении? – пытаюсь я дать зацепку, уводящую их в никуда и вместе с тем дающую им надежду.
– Да, такое возможно, – согласно кивает Нарышев, и я понимаю, что у него нет ни малейшей веры в такой вариант развития событий.
– Поезжайте! – дает отмашку стоявший рядом с Нарышевым, и я понимаю, что это он настоящий начальник, а не все время выпячивавший свою грудь Нарышев.