— И ведь, правда, требует. — Подхватил Милоу торжественно. — Сильная промышленность, перерабатывающая египетский хлопок, — это сильная Америка.
— Ну конечно, а если не поможет, напомни о многих американских семьях, чей доход зависит от этой отрасли промышленности.
— Уйма американских семей зависит от этого.
— Понял? — спросил Йоссариан. — У тебя это получится лучше, чем у меня. В твоих устах это звучит почти как истина.
— А это и есть истина, — воскликнул Милоу.
— И я о том же. Ты сумеешь это изложить достаточно убедительно.
— Так ты твердо решил не ходить со мной?
Йоссариан отрицательно покачал головой. Милоу не терпелось приступить к делу. Он сунул в карман остаток хлопкового пирожного и стал осторожно пробираться по ветке к гладкому седому стволу. Заключив ствол в сердечные, хотя и неуклюжие объятия, он начал спускаться. Его кожаные подошвы то и дело соскальзывали, и казалось, что он вот-вот упадет и расшибется. Спустившись до середины ствола, Милоу вдруг замер, а затем опять стал карабкаться вверх. Кусочек коры прилип к его усам. Лицо покраснело от напряжения.
— Чем расхаживать голым, ты все-таки оделся бы, — посоветовал он, думая о чем-то своем. — А то еще, чего доброго, подашь пример другим, и я вовек не сумею сплавить этот распроклятый хлопок. — Он заскользил вниз и, ступив на землю, поспешил прочь…
С некоторых пор капеллан стал задумываться над тем, что творится вокруг. Имеет ли бог ко всему этому отношение? А если имеет, то где тому доказательства? Служить в американской армии священником-анабаптистом трудно даже при самых благоприятных обстоятельствах, а без твердой, догматической веры — почти невыносимо.
Горластые люди внушали капеллану страх. Энергичные, напористые, вроде полковника Кэткарта, вызывали у него чувство беспомощности и одиночества. Где бы капеллан ни появился, для всех он был чужим. И нижние чины, и офицеры держались с ним иначе, чем с другими нижними чинами и офицерами, и даже остальные капелланы были между собой в более коротких отношениях, чем с ним. В мире, где успех — единственная добродетель, он сам обрек себя на неудачу. Он болезненно осознавал, что лишен апломба и ловкости — качеств, столь необходимых для духовника, помогавших идти в гору столь многим его коллегам других вероисповеданий и сект. Скорее всего он не был рожден для преуспеяния. Он считал себя уродом, и единственное, о чем он мечтал денно и нощно, — оказаться дома, возле своей жены. На самом деле капеллан был почти привлекательным: у него было приятное, нежное лицо, бледное и хрупкое, как известняк, и живой, открытый ум.