Поллок расстроенно вздохнул.
— Роза, ты как обоюдоострый меч. Ты и ценное приобретение для колледжа, и угроза его стабильности. Мнения о твоих работах, — и я уверен, ты это знаешь, — разделились. Я сам, разумеется, высочайшего мнения о твоей оригинальности. Льщу себе мыслью, что обладаю даром восприятия, который, впрочем, отсутствует у некоторых моих коллег. Однако должен тебе сказать, как ты, несомненно, понимаешь, что некоторые из них считают тебя непокорной бунтаркой, трудновоспитуемой и капризной.
Роза опустила глаза, покоряясь судьбе. Она ощущала странное безразличие. Поллок заторопился.
— Я должен сообщить тебе, что после недавнего, очень длинного педагогического совета, внимательного рассмотрения экзаменационных работ и оценки результатов конкурса ты в итоге была выбрана для обмена с институтом Финделстайна в Нью-Йорке. — Роза уставилась на него, ничего не понимая. — Поздравляю. Моя секретарша сообщит тебе все подробности, — закончил он, со значением пожав ей руку с видом человека, сознающего, что заслужил, хорошую выпивку. — И желаю удачи.
Розе потребовалось время, после того как прошел первый шок, чтобы осмыслить случившееся. В конце концов она пришла к выводу, что не исключили ее лишь потому, что появилась возможность избавиться от нее путем поощрения. Она не могла и надеяться постичь все политические интриги, происходившие за закрытыми дверями в последние недели. И просто пришла к заключению, что невольно стала чем-то вроде горячей картошки. И машинально представила себе сюрреалистическую картину: маленькая печеная картофелина, у которой из крошечных ушей валит пар, с удивлением глядит вверх на Большое Яблоко[21].
Через два месяца она уезжала в Нью-Йорк. Найджел и Аймоджин купили ей в подарок серебряного Святого Христофора. Филиппа притащила большую, роскошную книгу о галереях Нью-Йорка. А Энид со слезами извлекла персональный сигнал тревоги на батарейках, завернутый в подарочную бумагу. Она была убеждена, что Нью-Йорк просто кишит насильниками и грабителями.
— Ты насмотрелась телепередач, мама, — успокоила ее Роза. — Да и вообще, первые недели я буду жить в Христианской Ассоциации. Что может быть безопасней?
И когда реактивный «боинг» поднял ее над Хитроу, Роза почувствовала страстную надежду, что вместе с этим новым приключением она сможет забыть о всех своих старых ошибках. Безуспешно пыталась она обмануть себя, что на самом деле ужасно боится всего — перемен, трудностей, одиночества.
Полет проходил неспокойно. Роза оказалась зажатой между бизнесменом с жесткими локтями, который страдал одышкой и поглощал неимоверное количество беспошлинного спиртного, и маленькой, непоседливой женщиной со слабым мочевым пузырем, что занимала место у окна и постоянно наступала Розе на ноги, в очередной раз отправляясь в хвост самолета. Роза тоже решительно включилась в самолетные развлечения — потягивала через соломинку напитки, заставляла себя есть пластиковую фирменную еду и постоянно напоминала себе, что ей уже двадцать пять лет и что она стоит на пороге интересных и поучительных событий в ее жизни. Ведь чистый абсурд сидеть тут и нервничать, словно неврастеничная школьница. Однако здравый смысл отступил в конце концов куда-то далеко, когда она поняла, что значит быть одинокой путешественницей, пытаясь после долгого полета справиться с тяжелым багажом и документами, и все это наперегонки с несколькими сотнями других пассажиров. Ее чемоданы оказались самыми последними на конвейере; жующий жвачку таможенник с подозрением отнесся к их содержимому; тележку она нигде не могла отыскать. В результате она чуть не падала в обморок от тяжести багажа, когда выбралась из преддверия ада — зала для приезжающих — и шагнула на настоящую американскую землю.