Сколько прошло времени после того, как меня привезли?
Щелкнул замок.
— Пройдемте!
Стрелок провел меня на второй этаж, к следователю.
В кабинете толстый, кудрявый и потный майор посмотрел и сказал:
— Садитесь на стул. Там, в углу. Рассказывайте ваши антисоветские действия.
— У меня их не-не бы-было.
— Что же вас, зря в лагерях держали?
— Э-э-это бы-была ошибка, — отвечала я, придерживаясь метода тянуть и обдумывать.
— Вы что, заикаетесь?
— Э-это не... нервное.
— Так! Значит, по ошибке держали? И вы не питаете вражды к советской власти?
— 0-оо-ошибки случаются, это не-е власть, а слу-у-чай.
Он стукнул кулаком по столу, выпучил глаза и закричал:
— Я тебе покажу случай! Б... Политическая проститутка! Туда твою...
Простая трехчленка без вариаций. Предназначенная бить громом и ударами кулака. Прослушала молча, пока он не задохнулся. Сказала спокойно, бросив прием заикания:
— Это бездарно. Я могу много лучше.
И загнула мат со всей виртуозностью, слышанной в лагерях: в бога, в рот, в нос, во все дырочки, со всеми покойниками, перевернутыми кишками и соответствующими рифмами. На пять минут, не переводя дыхания, крепкой, соленой блатной руганью. Он слушал с открытым ртом. Когда я остановилась, завопил: — Это меня! Меня она материт?! Сейчас покажу начальнику отдела! — Привел второго, еще толще и рослее.— Вот, товарищ начальник, заключенная матерится.
— Просто учу, — сказала я, — если уж применять мат — надо уметь это делать! Шесть лет на Колыме я слушала виртуозный блатной мат, а майор хотел терроризировать меня простой трехчленкой. Это не квалифицированно.
Начальник отдела захохотал:
— Уведите ее в камеру.
Потом я узнала, что этот майор служил специально для того, чтобы ошеломлять перепуганных интеллигентов своим криком. Меня взяли в библиотеке Академии наук. Значит: пожилой, тихий научный работник. Надо оглушить. Но вышла производственная ошибка — не учли, что лагерница.
Мне дали другого следователя.
Стрелок из кабинета следователя повел коридорами. Спустились в первый этаж. Там встретила старуха в форме надзирательницы. Щелкнул замок. Ввели в безлюдную камеру. Под потолком горела бессонная лампочка. Осмотрелась. Тюремного благоустройства ленинградской Шпалерки не было. Там вместо двери — решетка, каменный пол; за железной ширмой — уборная; койки-полки, поднимающиеся при мытье, — все приспособлено. Тут, на Лубянке, явная кустарщина: паркетный пол узорами, к итальянскому окну обыкновенного дома приделана решетка, нет ни уборной, ни ведра-параши. Потом рассказывали москвичи, что это — часть здания бывшей лубянской гостиницы. В номере поставили железные кровати с соломенными тюфяками, в окна вделали решетки да поставили железные двери с окошком и глазком.