Она подходит ко мне, хватает — не берёт, а хватает меня за руку и кричит:
— Где твое пальто-о-о?!
— В навалке, — говорю и показываю рукой.
Мама тащит меня туда, я ничего не понимаю, мы только что все были так счастливы, а Мама почему-то так сердится, что у неё даже стало «костяное лицо»!
— Вот мое пальто, — говорю я Маме, чтобы она так не расстраивалась, показываю ей пальто, — вот шапка, вот мешочек!
— Быстро одевайся, — кричит Мама, — тебе нельзя так охлаждаться, и его могли украсть!
— Мама! — Я одеваюсь и начинаю сердиться. — Здесь все свои, кто мог его украсть?!
Она не смотрит на меня, не слышит меня, опять хватает меня за руку, тащит с поляны, в лес, домой и продолжает кричать:
— Мы два часа искали вас по всему Уралмашу, мы чуть с ума не сошли, а вы тут валяетесь в грязи, глупые, бессовестные дети!
Тут я прихожу в бешенство и кричу:
— Мы не валялись в грязи, а валялись на зелёной траве!
— Это не зелёная трава, а прошлогодняя гниль! — кричит Мама очень быстро и больно тащит меня за руку. — Прошлогодняя гниль!
Тут я прихожу в такое бешенство, что кричу на весь лес:
— Это не прошлогодняя гниль, а зелёная трава! Мы были счастливы, а вы прибежали и всё нам испортили! — И я хочу вырвать свою руку из Маминой. Но она ещё крепче сжимает мою руку и тащит, очень быстро тащит вперёд. Ах, вот как со мной обращаются, мелькает у меня в голове среди моего бешенства, ну ладно! Я тоже делаю «костяное лицо», Мама ещё что-то кричит, потом говорит тише, но я уже не слушаю ее, отворачиваюсь, и так мы приходим домой.
Дома со мной происходит что-то странное. Обычно, когда я очень сильно сержусь, я очень быстро перестаю сердиться, но ещё какое-то время в груди жарко и сердце колотится. А сейчас я чувствую какое-то необычное бешенство — в груди у меня не жарко, сердце бьётся, как обычно, я спокойно раздеваюсь в прихожей, чувствую, что я в бешенстве, что у меня «костяное лицо», и с этим «костяным лицом» я вхожу в нашу комнату. Бабушка сразу кладёт руки себе на грудь, говорит и волнуется:
— Деточка, милая, ну как же так? Мы тебя уже три часа ждём! — Я смотрю на Бабушку и ничего ей не отвечаю. У неё вдруг меняется лицо, и она говорит: — Ты в два часа последний раз ела, садись скорей, вот твой ужин, а чай я сейчас подогрею!
— Спасибо, Бабушка, я не хочу есть! — Это мне подсказывает моё бешенство. Потом я делаю совсем удивительную вещь. Я подхожу к корзинке, на которой спала Эллочка, когда мы только что приехали в эвакуацию, не раздеваясь на ночь, ложусь на неё лицом к стене и складываюсь в калачик, потому что я длиннее этой корзинки. Сразу кто-то под голову подкладывает мне подушку, кто-то что-то подкладывает под ноги, и меня прикрывают одеялом! Я закрываю глаза.