Гимназист остановился и значительно смотрел на слушателей.
— Тень крылатая! — заметил Аполлинарий Григорьевич, который вместе с другими снова начал вслушиваться в речи румяного гимназиста.
— Прямо из высших сфер, — с веселым смехом сказал Кошурин-отец.
— Что же она говорила? — спросила Катя, доверчиво и испуганно глядя на гимназиста.
— Пока еще я ничего не слышал. Но вот слушайте мои стихи.
— Господа, — сказал Аполлинарий Григорьевич, — прошу внимания. Юный поэт прочтет свои стихи.
Все стали слушать, Кошурин-младший принял мечтательно-горделивую позу и торжественно продекламировал:
Вдохновенные руки бессильно томятся на грустных коленях…
Замечаю внимательным взором движенье в таинственных тенях…
Вдохновенье ль желанных сношений, немая ли это забава, —
Голубая, прозрачная тихо ко мне опускается пава.
Голубое крыло над рукою моею колышется зыбко,
А на клюве прозрачном дрожит незнакомая миру улыбка.
Катя в восторге смотрела на поэта. Седой полковник откровенно засмеялся, а Аполлинарий Григорьевич сказал, лукаво усмехаясь:
— Славные стихи. В наше время таких не писали. Только не понимаю я, о чем грустят колени.
— Это, видите ли, передается впечатление, — небрежным тоном пояснил гимназист. — Всякая вещь имеет свою физиономию, и члены человеческого тела тоже.
— Позвольте спросить, — обратился к Кошурину Ваулин, — почему именно вы изволите упоминать в ваших стихах паву, а не другую птицу — орла бы, например?
— Извините, этого я не могу объяснить. Это надо почувствовать.
— Пава — это символ, — сказал Женя.
— Символ чего, позвольте спросить? — продолжал любопытствовать Ваулин, устремляя на гимназистов серые проницательные глаза.
— Символ чего-то такого… я не могу это выразить.
— Если хотите, — снисходительно объяснил наконец Кошурин, — символ гордого стремления к неизвестному. Я, по крайней мере, так объясняю себе. Но я должен сказать, что когда я создаю стихи, я не понимаю, что пишу.
— О, да, это заметно, — очень любезно согласился Ваулин.
— Я на него уж и рукой махнул, — с веселым смехом заявил Кошурин-отец.
V
Павел Кошурин и Катя Ваулина сидели уединившись в уголке. Гимназист в чем-то настойчиво убеждал девушку, которая неопределенно улыбалась и покрывалась слабым румянцем.
— Позвольте же, — воскликнул наконец гимназист, — прочесть мои стихи, посвященные вам. То, что я должен вам сказать, прозой не выходит убедительно, — стало быть, это надо сказать стихами. Надеюсь, вы поймете или почувствуете. Слушайте.
Катя закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Гимназист, близко наклонясь к ней, продекламировал страстным полушепотом: