Сначала Гайдуков вел себя как малость пришибленный. Наручники с него, прежде чем запереть в подвале, который таким образом превратился в нечто среднее между «губой» и карцером, сняли. Некоторое время он сидел на скамейке, обхватив руками голову. В таком отчаянном положении он провел два или три часа, а может, и поболее. Уж слишком неожиданным и даже абсурдным было то, что произошло здесь нынешним утром. Потом он вдруг вспомнил, что Оксана сунула ему, буквально в последний момент, при расставании, какую-то записку. К счастью, эти мужики не догадались залезть в задний карман его шорт – бумажку он определил именно туда…
Андрей достал из кармана сложенный вчетверть лист писчей бумаги. Наверное, Оксана собиралась написать письмо… но на листке было лишь его начало, так сказать, преамбула. Возможно, это был лишь черновик записки, которую Оксана Палей намеревалась через Юрия Гайдукова передать Андрею, до которого она весь последний месяц не могла ни дозвониться, ни послать хотя бы SMS-сообщение. Оставалось лишь гадать. Как бы то ни было, она считала это важным, раз сунула Андрею эту бумажку, когда они впопыхах прощались… даже не подозревая о надвигающихся на них неприятностях.
Он подошел к небольшому зарешеченному окошку, которое находилось почти на уровне потолка. У Оксаны красивый каллиграфический почерк. Сочившегося через прутья света было достаточно, чтобы прочесть это обрывочное, незаконченное послание…
«Андрюша, коханый мой!
Давно, уже с месяц, не получала от тебя весточек. Я помню, ты говорил, что какое-то время не сможешь ни приехать, ни даже позвонить. У тебя такая работа, я все понимаю. Ты сказал, что дашь о себе знать, как только сможешь. Но я все равно очень по тебе скучаю. Потому что ты единственный, кроме мамы, человек, о котором я думаю каждую минуту и без которого, наверное, теперь уже не смогу жить… Не знаю, милый, смогу ли передать тебе это письмо. Есть кое-что важное, что я должна… обязана тебе сообщить. На днях была на осмотре у врача. По собственной инициативе. Подтвердилось то, о чем и сама уже догадалась: я беременна, Андрюша. Срок небольшой, 6-я примерно неделя. Знаешь, для меня это очень, очень хорошая новость. На днях собираюсь сообщить маме, но сначала хочу ее подготовить, а то она у меня сильно впечатлительная.
Андрюша, милый, я тебя… я с тобой…»
На этом письмо – вернее, черновик письма – обрывалось. Но уже и того, что Гайдуков прочел, хватило, чтобы у него душа обвалилась в пятки…
Он вновь уселся на скамейку, надолго замерев в позе роденовского «Мыслителя». Теперь-то он врубился, почему Оксана так странно себя вела. Во-первых, она практически не пила принесенное ею же шампанское, лишь пару раз пригубила из своего фужера. Во-вторых, попросила его не курить при ней (таких замечаний он прежде от нее не слышал). В-третьих, когда они занимались любовью, она… осторожничала, что ли, была чуточку другой, нежели прежде. Ну и самое главное: Оксана несколько раз как будто пыталась с ним заговорить о чем-то важном. Раза два или три так и сказала: «Андрей, мне нужно кое-что сообщить…» Но, видно, откладывала серьезный разговор на потом, на утро, на тот час, когда он, Гайдуков, сам хоть что-то расскажет ей о своих ближайших жизненных планах.