— Слушай, Сэм, давай сразу установим форму наших отношений. Если тебе нравится твоя работа, а я вижу, что нравится, то давай обойдемся без лишней нервотрепки. Твоей и моей. Но твоей в первую очередь. Поэтому, если мне что-то понадобится, я тебе прямо об этом скажу. А если я ничего не скажу, то ты и смотри на вещи соответственно. Идет?
— Конечно, сэр.
— Эдвард. Меня зовут Эдвард, если ты не в курсе, — усмехнулся он.
— О'кей, Эдвард, — не очень уверенно выговорил Сэм.
Эдвард заметил, как по щекам парня разлилась краска. Видимо, он не думал, что ему в жизни повезет называть одного из ведущих актеров американского кинематографа по имени.
Дома, в Беверли-Хиллс, все было по-прежнему. Никуда не делся решетчатый забор ручной австрийской ковки, экзотические кусты самшита все так же росли вдоль дорожек, газон был словно с картинки в каталоге, а с бассейном, казалось, с момента отъезда Эдварда не делали ничего другого, только чистили и чистили целыми днями. Здесь Эдвард держал прислугу, чтобы было кому присматривать за домом, когда он искал уединения в Нью-Йорке, как ни безумно это звучит: искать уединения в гигантском мегаполисе, где никогда не бывает пустынно и даже тихо на улицах.
Он поздоровался со всеми: с двумя охранниками, Кевином и Томом, с экономкой Терезой и с горничной Медлен. Сэм страстно желал остаться и продемонстрировать свою незаменимость и расторопность, но, памятуя о недавнем разговоре, помялся немного, не дождался поручений и ретировался. Эдвард распорядился насчет того, чтобы обед приготовили легкий, и поднялся к себе в надежде отдохнуть и собраться с мыслями.
Перелеты из Нью-Йорка в Лос-Анджелес давались ему нелегко, всегда рождали какое-то чувство нереальности. Разница во времени всего три часа, но если, вылетев, скажем, в полдень, ты бессознательно рассчитываешь прилететь в пять, точнее так рассчитывает твой вестибулярный аппарат, а прилетаешь в два часа, потому что география дарит тебе три «лишних» часа, то чувствуешь себя, мягко говоря, неуютно. Внутреннее чутье явственно кричит тебе, что что-то не так.
На этот раз Эдвард, правда, не был уверен, что причина его беспокойства и душевного томления в смене часовых поясов или даже во вчерашнем виски. Эта спальня была отделана в оттенках моря: голубой, бирюзовый, зеленый. Прохлада была желанной в жаркие калифорнийские дни. Эдвард повалился на постель. Шелковые простыни холодили руки и шею. Он потянулся за телефоном и набрал номер Дженнифер еще два раза. Нет ответа.
Сказать, что Эдвард был уязвлен таким поворотом дела, — это ничего не сказать. Нужно заметить, что женское внимание его избаловало. Легкие его победы были игрушечными. И то, что он почувствовал к этой девушке что-то необыкновенное, а она не торопилась падать в его объятия, — что ж, в этом было нечто восхитительное, и в глубине души Эдвард чувствовал, что так и должно быть, что это правильно, недаром во все века любимых женщин именно добивались. Но эта игра становилась болезненной для него, потому что он не был уверен, что она закончится в его пользу — а не в пользу злого рока.