Ну что ж, вот она, международная слава! Пришла ко мне в таком странном, праздничном, карнавальном обличье. Не стану прибедняться: это очень, очень приятно. Это просто восхитительно, вот что я вам скажу!
Разливай же, Марко, ценитель искусства! Мы выльем с тобой. Да здравствует кино!
Вино было терпким и тепловатым, пахло живым виноградом. Я опустошила свой стакан залпом, и гондольер тут же наполнил его вновь. Андрей же глотал напиток нехотя, без удовольствия. Он получил еще один чувствительный удар по самолюбию, и теперь поглядывал на меня с раздражением и осуждением. Ему уже разонравились и карнавал, и вся наша прогулка, и, конечно, Марко — так как тот был поклонником моего, а не его таланта. Чтобы как-то исправить положение, я представила его гондольеру:
— Андрей Арсеньев. Режиссер фильма «Пригоршня».
— Директоре? — понял Марко. И кивнул — вежливо, но равнодушно. — Си.
Андрей съежился еще больше.
— Мне голову напекло, — процедил он. — Поехали обратно.
— Вот еще! — возразила я. — Сядь в тенек, опусти штору.
Ничего себе: из-за своего дурного настроения хочет и меня лишить праздника!
— Меня укачало, — упрямо ныл он. — Да еще это вино. По-моему, оно прокисшее.
— Знаешь что! — вспылила я. — Надоело. Не нравится — отправляйся в гостиницу. В конце концов, я тоже имею право на отдых. Мне здесь хорошо.
Андрей сказал:
— А ты? Останешься в незнакомом городе одна?
— Не одна, — вызывающе ответила я. — Вдвоем с Марко.
И назло режиссеру вновь протянула гондольеру пустой стакан. Опять выпила залпом:
— Превосходное вино!
Андрей притих. И больше за весь день не проронил почти ни слова. Лишь всем своим видом показывал, насколько его оскорбляет мое легкомысленное поведение.
А мы — то плыли на гондоле, влившись в карнавальную процессию, то сходили на берег, чтобы осмотреть какой-нибудь палаццо, то лакомились фруктовым мороженым в прибрежном кафе.
Марко подарил мне букетик цветов — забавного пестрого цветного горошка с зелеными усиками-завитушками. И вообще старался всячески угодить.
Признаться, его внимание, его восхищение, пылкий взгляд его темных глаз волновали меня. Это не было влюбленностью, не было даже флиртом, просто — легкая, ласковая симпатия. Что скрывать: мне доставляло удовольствие, когда он нежно поддерживал меня под локоть или подхватывал за талию, помогая выбраться из лодки или вновь спуститься в нее.
А все-таки в этом ни к чему не обязывающем общении было что-то и от любви. Как бы ее отсвет или отзвук, ее едва заметное дуновение. И отчего-то мне все сильнее хотелось, чтобы все это проявилось более ощутимо, более отчетливо — так, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, постепенно сгущается, уплотняется изображение.