— Думаю, что да, — согласился Линкольн, — как множество других политических утверждений, это будет неправдой. Я с переменным успехом пытаюсь полюбить всех моих бедных соотечественников — и негров в том числе. Но правда состоит в том, что я люблю или ненавижу их не более и не менее, чем другие живые существа. Вот ваш заклятый аболиционист — он видит рабство и чувствует, что должен любить его жертвы, а потому и утверждает, что они обладают качествами, заслуживающими столь необычной любви. На самом деле этих качеств в них не более, чем и во всех остальных людях. Ваши ярые борцы с рабством путают сочувствие с любовью, что приводит их к некоему восхвалению негров, а это при ближайшем рассмотрении ничем не оправдано.
— Несомненно, жертва несчастья, столь горестного, как рабство, заслуживает особого внимания.
— Конечно, — сказал Линкольн, — особого внимания, особого сочувствия — всего того же, что получаю и я, заболев ветряной оспой. Но то, что я болен, не делает меня более достойным или ценным человеком, каковыми некоторые считают жертв рабовладельцев. Говорю вам, сэр, если послушать кое-кого из наших друзей, то можно поверить, что все плантации и лагеря рабов от Флориды до Миссисипи населены сплошь апостолами Господа нашего. Здравый смысл говорит мне, что это — ложь; раб, будучи Божьим созданием и обладая человеческой душой, ничем не лучше любого из нас. Но если я скажу что-либо подобное Кассиусу Клею, он бросится доказывать мне ошибочность моей точки зрения с помощью ножа. [XXXII*]
— Вы слишком долго работали над вашим биллем против рабства, — рассмеялся Чартерфилд, — и сгущаете краски.
— Ну да, сэр, по всей видимости, это так, — ответил Линкольн, — я хотел бы получать по десять долларов всякий раз, когда я выигрываю дело в суде, ни минуты не сомневаясь в честности и правоте моего клиента, и всеми силами приближая принятие нужного ему вердикта, а к завершению процесса еще и не чувствовать усталости от этого достойного клиента. Я не хотел бы выносить все это за пределы сей комнаты, джентльмены, но поверьте, бывают минуты, когда, прости меня, Господи, я чувствую себя немного усталым от всех этих негров.
— Вас мучает совесть, — заметил кто-то.
— Черт возьми, людей, которые считают, что меня мучает совесть, хватает с избытком, — проворчал Линкольн, — они думают, что я не могу договориться с собственной совестью, вот и пытаются встревать между мной и ней. Однажды я уже был достаточно глуп, чтобы рассказать одному джентльмену и еще одному очень и очень достойному человеку то, что говорю вам сегодня: негры, которые привлекают наше особое внимание и которым мы оказываем наше особое сочувствие, тем не менее являются досаднейшим недоразумением. Я говорил и говорю, что они — клин, который будет раскалывать наше общество долгие годы, и что они могут привести к возникновению катастрофы национальных масштабов, причем сами по себе не будут в этом виноваты. Полагаю, я закончил тогда пожеланием, чтобы все негры отправились обратно в Африку. Мой собеседник был шокирован. «Странные речи, — сказал он, — для главного вдохновителя билля против рабства». — «Я создаю законопроект по очистке сточных канав, — ответил я, — они тоже — досадное недоразумение». Бездумная ремарка и, без сомнения, сомнительная аналогия — и мне пришлось расплачиваться за это. «Боже праведный, — воскликнул мой собеседник, — вы же не хотите на самом деле сравнить человеческие души с нечистотами?!» — «Не все», — ответил я, но не стал продолжать, поскольку он бросился вон в гневе, поняв меня абсолютно превратно.