— Скройся с глаз и сиди тихо, — посоветовал я, — это все, что мы можем сделать…
— И только-то? Вы не собираетесь ничего делать! Только сидеть и ждать, пока он меня увидит?
— Не увидит, если только твои завывания не привлекут его внимания, — отрезал я. — Не бойся, я прослежу за ним. При первых же признаках того, что он собирается спуститься вниз, я буду наготове. У тебя же припрятан ключ от твоих кандалов, не так ли? Так что спрячься за грузом и не зевай. У него нет и одного шанса на миллион увидеть тебя, если ты будешь осторожен.
Это его на время успокоило; полагаю, на самом деле он был больше раздражен, нежели испытывал страх, что само по себе стало для меня облегчением.
Рэндольф еще некоторое время проклинал Крикса, бросил несколько уничижительных замечаний насчет моих умственных способностей, а затем я покинул его, пообещав вернуться позднее и рассказать, как будут разворачиваться события. Не стану отрицать, я был напуган, но раньше мне приходилось попадать еще и не в такие переделки, так что, приняв во внимание размеры парохода, который весь был забит народом — белыми и неграми, — я сказал себе, что все обойдется.
Первым делом следовало взглянуть на Омохундро, что не составило особого труда. После осторожных расспросов негр-официант указал мне на него: огромный, симпатичный ублюдок с покрытым шрамами лицом и густыми бакенбардами — один из тех джентльменов, которые внимательно вглядываются в своего собеседника и очень громко говорят; их непросто вывести из себя, зато легко рассмешить. К тому же я узнал, что он едет только до местечка под названием Наполеон, которого мы должны были достичь уже к следующему вечеру. Так что все обстояло не так уж плохо, как я заметил Рэндольфу позже, и у его дружка оставалось не особенно много времени, чтобы рассматривать пассажиров. Но все же я скверно спал этой ночью — даже отдаленная угроза катастрофы заставляет меня чаще прибегать к услугам ватер-клозета и налегать на бренди.
Следующий день тянулся неимоверно медленно; мы потеряли много времени в Виксбурге, и я уже начал опасаться, что мы не доберемся до Наполеона и не избавимся от Омохундро до полуночи. Сам же он пока не сделал ничего такого, из-за чего стоило бы беспокоиться: он провел утро, прогуливаясь по палубе, а после ленча надолго засел, болтая в компании плантаторов из Арканзаса. Но он так и не спустился ниже машинной палубы, и я снова стал надеяться на лучшее. С наступлением же вечера и сумерек начинало казаться, что основная опасность нас уже миновала.
Я приглядывал за ним во время обеда и после, когда он уселся в салоне, чтобы весь вечер провести с другими плантаторами за разговором и курением сигар, и был рад представившемуся мне шансу наконец вздохнуть с облегчением. Через Пенни-Дженни я познакомился еще с двумя-тремя пассажирами, и один из них, краснолицый старик из Кентукки, которого звали полковник Поттер, пригласил меня на партию в покер. Он был из числа шумных и буйных любителей спорта, с грубоватым юмором и жизнерадостным смехом. Он хватал Пенни под столом за коленки, шлепал ее по заду, прожужжал мне все уши своими рассказами о битве при Новом Орлеане и непрестанно воздавал должное Бахусу. С ним еще были толстый плантатор по имени Брэдли, с богатым запасом соленых шуточек, и юный арканзасец по имени Харни Шефердсон, за которого все цеплялась какая-то желтая шлюшка. Вот эта компания была мне по душе, и к тому же я мог приглядывать за Омохундро.