— Да?
Ответом была тишина, и сердце у него вдруг застучало быстрее. Смеет ли он надеяться…
— Джон? — Задиристый голос бабушки рассеял его несбыточные мечты.
— Привет, бабуля.
— По-прежнему дуешься?
— Я не дуюсь.
— А мне по голосу кажется, что дуешься. Или злишься.
Бабушка никогда не умеет вовремя остановиться.
— Я не злюсь, я устал.
Последнее было правдой, устал он здорово. Несколько недель он работал в поле на уборке зерна, стараясь управиться до смены погоды. Снег в сентябре был делом обычным и отнюдь не неожиданным. Просто нежеланным.
— Конечно, ты занят, но когда у тебя выдастся свободный денек, не привезешь ли остатки моих вещей? Ты обещал, — вкрадчиво проворковала бабушка.
— Ты же знаешь, что привезу, — ответил Джон, чувствуя, что невольно смягчается. Он не мог долго обижаться на свою бабулю.
— Я тебе это возмещу.
— Тебе не надо этого делать, — улыбнулся он.
Наступило молчание. Джон услышал на том конце провода какие-то голоса, женский смех, и у него свело желудок. Смех был похож на смех Мэриголд.
— Это… — Он вовремя прикусил язык.
— Что ты сказал? — крикнула бабушка. — Плохо слышно. У нас тут собралась компания.
Джону безумно хотелось узнать, кто к ней пришел, но он скорее бы умер, чем признался в этом бабуле.
— Я приеду во вторник, хорошо?
— Хорошо, Джон. И… спасибо.
Он повесил трубку, долго смотрел на телефонный аппарат, затем вернулся к ужину, но аппетит у него пропал. А может, он вообще и не был голоден. Джон вылил остатки супа в раковину и выбросил недоеденный сандвич в помойное ведро.
На следующий день он решил поужинать в городе. Ему нужно купить продукты, да и мысль об ужине в одиночестве на пустой кухне вызывала у него отвращение.
Джон вошел в «Ройял» и помедлил в дверях, пока глаза не привыкли к темноте.
Заведение было заполнено лишь на треть, но, с другой стороны, он пришел сюда до обычного столпотворения, наступавшего в часы ужина. Джон пробрался между столиками, остановившись по пути, чтобы перекинуться парой слов со знакомыми, и сел за стойку бара. Сняв кепку и пригладив волосы, он улыбнулся Ширли, приветливой, пухлой официантке, напоминавшей ему его мать — и внешностью, и темпераментом.
— Сию минутку, сейчас подойду, — сказала она, пробегая мимо с тарелками, наполненными едой.
Из усилителей долетала незатейливая музыка, и Джон принялся барабанить по стойке, пока читал список блюд, обозначенных на белой доске, висевшей на стене. Он замер и прекратил стук, когда узнал песню. Ее распевала Мэриголд в первое утро, когда он, войдя на кухню, обнаружил ее там. Он вспомнил, как вспыхнуло ее красивое лицо, как она смутилась и стояла, держа в одной руке деревянную ложку, а другой стягивая полы белого халатика. И ее тапочки в виде поросят!