— Прихожане, которых мои сотрудники опрашивали, считают, что батюшка не мог открыть дверь незнакомым людям. Дверь после службы, когда задерживался, он запирал. В двери есть глазок, с улицы над входом яркий фонарь — закрытый, лампочку с него не свинтишь.
— А многих прихожан опрашивали?
— Не очень многих. Но свидетели важные. Там несколько бабушек, проживающих поблизости, которые на все службы ходили, со священником общались. Эти всё знают.
Сейчас их взгляды часто пересекались, и он вдруг почувствовал в глубине ее глаз контролера, следящего за его впечатлениями.
— Что еще они знают?
Опять за спиной у прокурора раздались голоса входящих — публика прибывала, Маша, поверх его головы, поздоровалась с кем-то.
— Еще?.. Батюшка жил один в небольшой городской квартире. А месяца уже полтора, когда стало тепло, засиживался допоздна в своей задней комнатке в церкви. Его ведь садовой лопаткой убили, верно?
— Вот об этом писать не надо, — прокурор, чуть досадуя, поиграл по столу пальцами: — Милиции следовало все-таки взять с дьякона подписку о неразглашении.
— Он, как мне сказали, безобидный молодой парень.
— Это мы тоже выясним.
— Обещаю, что про лопатку не будет пока ни строки. Со мной можно дело иметь, прокурор?
В ее зрачках заиграли крошечные бесята.
— И даже хочется.
Подошла и поцеловалась с Машей девица в пестрой рубахе и джинсах с дырками у колен. Еще какая-то в одежде «отвязанная» атрибутика… однако чистое всё — даже края белых у рубахи рукавчиков.
Серые большие глаза под высокими бровными дугами уставились на него:
— Ой, а вы наш новый прокурор! Мочить будете? Могу порекомендовать отличный недалеко отсюда туалет. Или, как там в Москве у вас говорят — сортир.
Нагловатая морда, хотя симпатичная, приятно подросткового стиля.
Девица хлопнулась на стул напротив и в задумчивости взглянула сначала на бокал пива Виктора, потом на Машин с вином.
— Яна — художник газеты, — представила та, — дизайнер, фотограф и всё на свете, очень талантливый ребенок.
— Я не р-ребенок! — рычание прозвучало скорее радостно, чем агрессивно, и сразу последовало тихо-задумчиво: — Чего б это кинуть внутрь, чем успокоить душу?
Манера разговаривать не очень считаясь с собеседником проявила себя и дальше, не решив алкогольную проблему, она спросила серьезным, как показалось, тоном:
— Вы верите в справедливость, прокурор? — и тут же: — Или, по-вашему, это детский вопрос?
— Какой же он детский, справедливость — фундаментальное понятие, без которого человеческие отношения не развивались бы дальше биологических.
— Зато сейчас прекрасно обходятся без такого понятия, я постоянно сталкиваюсь.