Внучок не внучок – но отдаленным предком Боруна опасный зверек таки был. Насколько отдаленным? Этого Борун, у которого от первых же шелестящих фраз, от взгляда змеиных глаз сделалось головокружение и ладонная потливость, счел за благо не уточнять. Глаза пращура – звериные, не человечьи – взирали на него с холодной благосклонностью из такой неизмеримой дали времен, когда и людей-то никаких не было и быть не могло. Так могла смотреть лишь древняя, страшно древняя, древнее самого времени, тварь – смотреть на легкую, жирную добычу из потаенной расщелины в скалах новорожденного мира. Борун старался не встречаться с существом взглядом, но все равно без конца смаргивал, слезы умеряли жжение под веками. Потому, наверное, и не сразу понял, что было самым странным в глазах обретенного родственника.
У него не было век. Совсем. Но Борун никак не мог сосредоточиться на наблюдении. Собственно, он вообще ни на чем не мог сосредоточиться, кроме дела, о котором повел речь «дедушка».
Впрочем, послушать стоило. Емко и сухо пращур обрисовал замысел такого масштаба, что собственные гениальные придумки показались «внуку» возней в песочнице. Речь шла, ни много ни мало, о том, как захватить власть – верховную власть в стране. Точнее, подобрать ее, валяющуюся в небрежении после безвременной кончины короля.
– Почему? – только и смог выговорить Борун.
Голос был сиплый, жалкий. Во рту пересохло, и Борун быстро, словно украдкой, облизал губы – точь-в-точь как его собеседник.
Тот сразу понял, что имеется в виду.
– Почему ты?
Помедлил, со значением оглядел потомка. Буравящий взгляд помягчел, подернулся дымкой благожелательности – засевшая в древней расщелине тварь всесторонне изучила добычу и сочла ее очень и очень недурной.
– Ты верно понял, мальчик. У меня есть еще отпрыски. Но они – не ты. Тебя я выделил сразу. Изучал, приглядывался. Ты не обманул моих ожиданий. Ты особенный, Борун. Единственный.
Борун блаженствовал. Он и сам знал, что особенный, единственный, но слова, произнесенные обволакивающим, вползающим в самую душу голосом, словно обретали новое качество – качество не мечты или веры, а самой настоящей полновесной реальности. Становились гимном осуществленному. Гимном ему, победителю. И Борун купался в этом голосе, в волнах счастья, самого чистого, самого подлинного в мире счастья – счастья утоленной гордыни.
– Так ты согласен?
Борун не мог отвечать, он задыхался, сердце разрывалось от невыразимой благодарности и любви. Властная сила чувства рванула его из кресла, он бухнулся на колени, потянулся к благодетелю. Тот чуть подался вперед, глаза его оказались вровень с глазами человека, совсем близко. Два провала во времени, два бездонных колодца, полных ядовитого тумана и яростных сполохов. Сердце Боруна остановилось на миг. Само время остановилось.