Телефон больше не звонит. Обед, как обычно, все, как обычно, и не знай я эту семью, так решил бы, что это счастливая, хотя и тихая компашка.
В кровати за закрытой, но не запертой дверью можно без опаски признаться в очевидном.
— Я встревожен, — сообщаю я.
Полина говорит:
— А ты не тревожься.
Сразу же. Без запинки.
Но для меня это непросто. Как всегда. Я качаю головой и говорю:
— Я все думаю и думаю. Может быть, нам взять отпуск? Попутешествовать.
— Может быть, в следующем месяце?
— Может быть.
Она смотрит на меня. Смотрит и все.
— Что? — спрашиваю я. — Ты же все время только и говорила, чтобы мы отправились в круиз.
— У Лео занятия в школе.
— Лео может пожить у твоих. Или у моих.
Полина приподнимается и садится на кровати, разглядывая свои колени. Потом спрашивает:
— Знаешь, чего ты боишься?
— Нет, не знаю, — признаюсь я. — И не желаю знать.
Она как будто хочет что-то сказать. В любом случае это будет прямолинейно, честно, беспощадно — именно то, что мне сейчас требуется. Двадцать лет брака убедили меня, что моя жена сильна именно в том, в чем я слабее всего, и у меня не хватает гордости отвергать выпадающие порой минуты, когда она укрывает меня под своим крылышком.
Но едва она открывает рот, как выражение ее лица меняется.
— Машина! Ты слышишь? — спрашивает она.
Как не слышать! Я гашу лампу, и мы вместе подкрадываемся к выходящему на улицу окну и всматриваемся сквозь щелки жалюзи. Не одна машина, а две остановились у тротуара перед нашим домом. Лимузины — один черный, другой белый, как кость. В обоих стекло правого переднего окна опущено. В обоих окнах видны очертания одной и той же головы — под широким, гордым, гениальным мозгом виднеется узкий подбородок и рот, и я прямо-таки ощущаю эти устремленные на нас одинаковые пары глаз.
Последний раз я разговаривал с Джоэлом — нашим Джоэлом — в заключительные минуты местного благотворительного обеда. Было это года два назад. Ему как раз вручили особую, недавно введенную награду, а в ответ он извлек миллион долларов из ящика «на мелкие расходы» для детей, ставших жертвами насилия. Я это мог только одобрить. Конечно, очень легко прохаживаться на счет чистоты побуждений богатых людей, но когда я воображаю себя миллиардером, ничего получше того, что делает он, придумать не могу. Обездоленные дети, и больницы, и городские школы. Вот лишь немногие из его забот, и нам крайне повезло, что он у нас есть.
Как бы то ни было, я перекинулся парой слов с нашим Джоэлом.
Десяток-другой элегантно одетых личностей с чашечками кофе и рюмками в руках упивались его мудростью. На Джоэле был смокинг, и гость ничего не пил. Он выглядел приятно расслабившимся, словно готовым вздремнуть, его чарующий уверенный голос сыпал советами об искусственном интеллекте, ядерных реакторах и других высоких технологиях, которым в ближайшее время предстояло стать решающими. Если зеркала и упоминались, я не слышал. Но ведь я держался в задних рядах своры, смакуя свое равнодушие. Нашего почетного гостя в шутку спросили, кто выиграет кубок. Ведь он столько уже напредсказал — так кто выиграет? И с абсолютной непринужденностью Джоэл сообщил: