– Садись, прокачу. Ты любишь качели? Я очень.
– Я тоже! – на всякий случай погромче крикнула Динка.
Никита сгреб снег с сиденья, подождал, пока она устроится, и, проваливаясь, попытался разогнать карусель. Как ни странно, она охотно сдвинулась с места. Никита сильно оттолкнулся и запрыгнул на ходу.
– Поехали!
Динка летела сквозь снег, жмурясь, прячась в воротник. Когда карусель разворачивалась к мэрии, ветер с Ладоги швырял снеговую пыль в лицо, метель крутила хвостом и радостно завывала: ууу, уююю! Потом выплывал лес, они поворачивались к ветру спиной, наступало затишье, и можно было успеть сказать пару слов.
– Так что там, в письме? – крикнул Никита на втором круге.
– Так, ерунда… – снег залеплял рот, не давал досказать.
– А все-таки?
– Ну, я написала…
– Что?
Снежный заряд ударил прямо по глазам, она отвернулась. Вся затея с письмом теперь казалась верхом идиотизма. Вот как можно ему сказать? Молчать, конечно, тоже глупо, ведь она писала, чтоб он прочел. И даже представляла, как он вскроет конверт, сунет пятерню в белобрысую челку, потом начнет перечитывать…
Карусель тихонько остановилась.
Никита сидел напротив, наклоняя голову, щурясь от снега. Джимка давно спрятался под куртку, притих там. Никита прикрывал лицо рукой в перчатке, но Динка чувствовала его взгляд. За спиной у него были сугробы и заснеженный, сердитый, вьюжный лес.
А между ними летел и падал снег.
– Я написала, что я… что ты… что ты добрый!
Никита прикрыл глаза. Если б Динка знала! – Он вспомнил ее у серой стены сарая, когда она нашла щенка: чуть прикушенная губа, мокрые щеки, воротник в инее, пряди из-под капюшона. Так хотелось взять ее, прижать к себе, утешить – все будет хорошо, я с тобой… Такая она была беззащитная, такая одинокая, такая хрупкая, такая несчастная.
– И все? Добрый – и все?
– Ну, еще что ты… ты красивый!
Ветер подхватил это слово и разметал его над площадью.
– Ты тоже! очень красивая! – крикнул Никита навстречу ветру.
– Я?! – испугалась Динка.
– Конечно. Очень красивая. Давно хотел тебе это сказать. И у тебя все волосы в снегу…
Помолчали.
Только ветер продолжал тихонечко подвывать, затаившись.
– А еще? Что там было еще? – Теперь Никита не кричал. Он встал со своего сиденья, склонился к Динке, присел перед ней, положив руки на поручни. Их лица оказались вровень. Они словно летели среди снежных взрывов, и поземка змеилась между ними.
– А еще я решила…
– Что?
– Понимаешь, я подумала – так будет честно…
– Что?
– Понимаешь, я долго думала…
– Что?
– Что… что ты мне нравишься, – прошептала Динка. Зрачки у него мерцали, а сами при этом были черные, огромные. И губы, похожие на лопнувшую кожицу смородины, оказались совсем близко. Губы, на которые падал снег, чтобы сразу растаять. Она зажмурилась и почувствовала вкус снега, вкус талой снежной воды, отчего-то вовсе не ледяной, а теплой. И с чуть заметным сладковатым привкусом.