— Ты еще записываешь все в свой дневник? Ты действительно считаешь, что понимаешь сейчас этого человека?
— Не знаю. Временами, наблюдая, как он прогуливается в одиночестве в сумерках, мне казалось, что он осознал свои ошибки. Очевидно, я заблуждался. Что ты еще узнал?
— В Вене собирается конгресс, чтобы объявить Бони вне закона. Они только ожидают прибытия его жены, чтобы принять решение. Затем мы объединимся с союзниками, Блюхером[11] и с остальными. Одна битва, Раф, одна решающая битва. Именно так, сказали они мне, Железный Герцог видит сейчас положение вещей. Он будет командующим, так что мы наверняка выиграем.
— Даже если он никогда не встречался с Бонапартом на поле боя? Проклятье. Хотелось бы мне там быть.
В дверь постучали, и на пороге появилась Шарлотта.
— Чарли, — сказал он, бросив предупреждающий взгляд Фитцу. — Вы так быстро возвратились с Бонд-стрит? Тебя не измучили мои сестры?
— Разве я выгляжу измученной? — спросила она. — Нет, не отвечай. Ох, сядьте, Фитц. Не вскакивайте на ноги всякий раз, как я вхожу. Поберегите ногу. Вместо этого лучше ответьте, пожалуйста, вы оба. Вы действительно собираетесь возвращаться на континент? Вы еще не навоевались?
Фитц вытолкнул себя из кресла, в которое только что погрузился:
— Пожалуй, оставлю вас побеседовать, а пока пойду разыщу Финеаса, пусть упакует мой багаж. Слава богу, я успел остановить его, когда он собирался разжечь костер из моего мундира.
— Раф! — снова обратилась к нему Шарлотта, когда он продолжал молчать после того, как Фитц покинул комнату.
Раф указал жестом на кресло рядом с камином, почти такое же, как в Ашерст-Холл.
— Сядь, Чарли. И перестань сверлить меня взглядом. Я никуда не собираюсь. А как ты узнала о Бонапарте?
Она села, сбросив туфли и быстро спрятав ноги под юбку.
— Думаю, мы обошли Бонд-стрит дважды, — сказала она, потирая пальцы ног сквозь ткань и явно чувствуя себя свободно с ним здесь, в его кабинете. — А насчет твоего вопроса — вот что я скажу, Раф. Если тебя интересуют слухи, то первым делом ступай в магазин. Слухи приносят светские дамы, выбирающие рулоны тканей для весеннего сезона в Брюсселе. Кстати, одна экзальтированная леди требовала золотые эполеты. Твоя мать, Раф.
— Спаси нас господи. — Раф потер лоб. — Бонапарт на свободе, а она беспокоится о своем гардеробе. О чем она только думает?
— Я говорила тебе, Раф. Брюссель. Женщина, которую модистка называла при мне леди Аксбридж, рассказывала кому-то, что сегодня утром получила письмо от дочери, которая гостит в Париже. В нем она сообщает новость: