Невольно приходят на память следующие строки:
«Постепенная оккупация польскими войсками означает собой гибель украинского населения, выданного на милость польской солдатни.
В Ессуполе на следующий день после прихода поляков 16 крестьян повешено без суда.
В Сокале расстрелян 70-летний старик Демчук за то, что его сын служил в украинской армии.
Около Бартачева поляки взяли в плен украинский патруль под командой подпоручика Косаря. Косарь окружается легионерами во главе с офицером. Два легионера схватывают Косаря за руки, третий — пускает ему пулю в лоб.
Тюрьмы полны украинцами, принадлежащими ко всем классам, арестованными только потому, что они украинцы и говорят по-украински. Число арестованных доходит до 2 тысяч.
...Арестованные без различия пола и возраста подчиняются самому бесчеловечному тюремному режиму...»
Как и следовало ожидать, «не забывали» и о евреях. Хорошие традиции «древней святой Польши» требовали того, чтобы насиловали еврейских девушек, убивали стариков, грабили гетто. И традиции были соблюдены самым точным образом.
Все это — документы, цитируемые и комментируемые Рене Мартелем в его книге «Франция и Польша», и относятся к занятию поляками Галиции. Но разве не точно так же держали себя поляки и во время кратковременного пребывания на нашей Украине? Ужасное мщение готовит себе буржуазная шовинистическая Польша!
Сережа Леонгард.— „Знатные иностранцы“
Мне как-то сказали, что в соседнем бараке лежит тоже один «политический». Курьезно, но для большего сходства с тюрьмой так именно называли поляки всех «подозрительных по коммунизму». Не так легко было выйти из нашего барака: оставляя этот островок, я сразу оказывался на вражеской территории, где со мной могли учинить все, что угодно, — вышвырнуть в лагерь или просто расстрелять. Сомнительная юрисдикция моей покровительницы «Гнедки» ограничивалась стенами барака. Пойманный вне его, я уже оказывался виновным в нарушении правил и подлежал за это «законной» ответственности.
Я пробрался в соседний барак. У двери лежал на постели молоденький паренек, почти мальчик, с большими, наивно-пытливыми голубыми глазами на маленьком иссушенном личике: у него была отрублена по колено левая нога. Он перенес немало тяжелых минут и, как и я, не знал, что ждет его впереди. И все же Сережа был полон бодрости и веселости, которую можно бы назвать циничной, если бы не сопутствующие ей кристальная чистота и искренность.
Леонгард незаметно для нас обоих согрел и воодушевил меня. Кончилась полоса моего одиночества — мучительнейшего для меня состояния. Теперь было с кем и поделиться страхами и надеждами, и просто потолковать, поспорить. Скоро к нам присоединился еще третий работник, ревтрибуналец К. — мрачный и добродушнейший мужчина.