В его голосе звучала нотка одобрения, что привело меня в полный восторг. Но под вечер где-то в саду раздался смех пересмешника, и мне показалось, что он смеется надо мной.
Аделаида не разрешила мне ходить три дня. И она и Стирлинг трогательно ухаживали за мной, всячески давая понять, что относятся ко мне, как к своей младшей сестре. По просьбе Аделаиды я шила кое-что из одежды для тех людей, что работали в доме. Они жили в небольших домиках неподалеку от нас, и я уже знала, что там полно ребятишек.
— Отец хочет, чтобы к ним относились как к членам семьи, — сказала Аделаида и бросила на меня быстрый взгляд, чтобы увидеть, какое впечатление произвели ее слова.
Никакого. Только со временем до меня дошло, что отцом многих из этих детей был Линкс. Я даже принималась искать в их лицах его черты, которые нередко и находила. Что ж, Линкс был настоящим мужчиной и не мог вести монашеский образ жизни. Он брал этих молодых женщин, когда хотел, и никто не осуждал его за это. Но ни у кого я так и не встретила этих поразительно синих глаз. Даже Стирлинг — его законный наследник — не унаследовал их.
За дни, проведенные в комнате Аделаиды, я успела искренне привязаться к ней. Она приносила мне чай с лепешками и оладьями, совсем как дома, угощала персиковым вареньем и фруктовым желе собственного приготовления.
После всего, что мне пришлось пережить, эти дни казались необыкновенно спокойными и мирными, хотя я и понимала, что это не может длиться вечно. Линкс ни разу не навестил меня, но это было бы уж слишком. Стирлинг обычно приходил по вечерам. Днем он был на руднике — как говорится, наверстывал упущенное. Мне ужасно хотелось побывать там, хотя я и побаивалась немного: знала, что это оживит воспоминания об отце.
Горничная Мэри помогала мне по утрам одеться, приносила завтрак и горячую воду. Эта застенчивая девушка, казалось, чем-то напугана, но мне так и не удалось выяснить, чем именно. Затем Стирлинг, несмотря на мои возражения, переносил меня в комнату Аделаиды, что было совсем необязательно, поскольку я вполне могла доковылять туда сама. Тем не менее мне нравилась его забота. Нравилось чувствовать его, сильные, бережные руки. Он нес меня очень легко, однако я сказала ему, что такое внимание к моей слабости только напоминает о моей безрассудности.
Это случилось на третий день после моего падения. Я старательно шила ситцевую рубашку, пытаясь хоть как-нибудь загладить свой дурацкий поступок, когда тихо отворилась дверь и в комнату прошмыгнула Джессика. Я почувствовала, как у меня по спине пробежали мурашки — таким диковатым показался мне ее взгляд.