Они поздоровались, познакомились - это была первая встреча Богушевича с матерью его помощника. Богушевич осведомился о ее здоровье, ответил на расспросы Глинской-Потапенко об Алексее. Наступила та тягостная пауза, когда о главном говорить еще рано, а продолжать пустую болтовню неловко. Они сидели, молчали, каждый ушел в свои мысли. Пани листала книгу, водила по страницам пальцем, разыскивая какие-то нужные ей строчки, а Богушевич разглядывал залу. Там было на что подивиться. Стены завешаны картинами в потрескавшихся багетовых рамах. Картины старые, работа какого-то местного самоучки. Такая же, как и во всех комнатах, кафельная печь и очень много икон, покрытых вышитыми полотенцами. В углах на полочках - медные подсвечники с оплывшими свечами. Возле двери - большой, ярко размалеванный сундук, а сундучков, шкатулок, коробочек - не счесть.
- Алексей жив-здоров, - еще раз сказал Богушевич, чтобы не молчать. Он и сам собирался приехать сюда, да служба...
- Не думаю, что его держит служба, - резко повернулась Глинская-Потапенко в кресле и обратила к Богушевичу худое, маленькое, морщинистое лицо. Шея - одни жилы, обтянутые сморщенной, сухой кожей, позвонки выступают так, что их можно пересчитать. На голове - красный чепец. - Он сибарит и пьяница. Что, разве не так?
- Ну, какой он сибарит. На службу ходит, ведет дела.
- И пьет, как кучер.
- Ну, кто без греха? Бывает, что и выпьет.
- Мне сказали, - стукнула она сухими кулачками по столу, - что он из шинка не выходит. Все деньги, что ему высылаю, идут Фруму. Этому грабителю. - И еще раз стукнула кулачком.
- Хлопец влюбился, - сменил тему Богушевич. - Все с Леокадией, все с ней, - солгал он.
- А я другое слышала, пан следователь. Внучка моего бывшего кучера его приворожила. Так?
Богушевич ответил:
- Слухи эти не совсем верны. Алексей ходил к Иваненко по службе. У того лавку обокрали, а Алексей вел следствие.
Кулачки, нервно постукивавшие по столу, разжались, руки расслабленно легли на стол. Сухие, с серой бледной кожей, узкими кистями, эти руки были похожи на куриные лапки. Барыня уставилась бесцветными глазами в лицо Богушевича, ждала приятных вестей.
- А так я всегда вижу его с Леокадией, - продолжал сочинять Богушевич. Ему хотелось, чтобы старуха успокоилась, оттаяла, сменила гнев на милость. Аттестовал Алексея с самой лучшей стороны, хвалил: служит - грех жаловаться, способный, трудолюбивый следователь. Читает книги, говорит только про свою Леокадию.
Слушала старуха внимательно, с интересом, но Богушевич видел, что хоть и приятно ей это слышать, однако верит она далеко не всему. И все равно расхваливал Алексея, даже хватал через край. Хозяевам, к которым ты приезжаешь, вести надо привозить добрые. Лицо старухи посветлело от таких похвал ее сыну. Она подхватила костыль и, постукивая им, подскакивая на одной ноге - вторая не разгибалась, запрыгала к одному из ларчиков, вернулась с ним к столу. Сунула в него ключик. Замочек звякнул, прогудел, как струна, и крышка сама собой откинулась.