Поздоровались. Мужик надел сапог, поджал под себя крест-накрест ноги и так, по-монгольски, сидел. Небольшой, неказистый с виду, он говорил торопливо, невнятно. К тому же шепелявил - спереди не хватало нескольких зубов. Ему могло быть и под сорок, и за пятьдесят - так, не поймешь кто, видно, один из тех придурковатых, над которыми потешается ребятня, - такие есть в каждой деревне.
- Я пасу, коней пасу. Конюх я. Пани Лизавета меня любит, - говорил он, глядя на Богушевича немигающими прижмуренными глазками. - И матка ее меня любила. Я конюхом был еще крепостным.
- Так и остались у пани с того времени?
- Ага, ага. Грех, насмешка одна - это свобода, дали мужику волю, чтобы посмеяться над ним. Не надо ему воли. На что мне воля? Я не оставил господ. Вот и пасу коней, кормлю, пою.
Богушевич подумал, что этот конюх как раз тот человек, с которого надо начинать следствие о поджоге. Так вот неожиданно и пошел первый допрос. Он расспрашивал конюха исподволь, осторожно, будто просто интересовался пожаром. Конюх, не догадываясь, кто перед ним - думал, просто какой-то гость его барыни, - говорил все, что знал и чего в официальной обстановке ни за что не сказал бы.
- Сгорела конюшня, сгорела. А как теперь без конюшни быть? Говорю пани - новую строй, а она не хочет. Паныч Алексей женится, так у Гарбузенков есть конюшня. Говорит, двух не надо.
- А как же такое несчастье случилось? - спросил Богушевич. - Как она сгорела?
- А так: пых - и нет. Была, а теперь уголечки черные. Бух - и сгорела.
- Что "бух" и как "бух"?
- А так. Бух там в конюшне, как гром. Трах-бах - и загорелась. Это не я видел, люди мне говорили, как было. Трах-бах.
- Не понял я. Где "бух" и "трах"?
- Ага, так и было. Пан, а у вас нема закурить?
- Нет. А вы курите?
- Коли пани купит мне табак, курю, а коли не купит, не курю.
- А кто еще у вас в поместье курит? Сама пани курит?
- Пани не курит. Нюхает и чихает. Курит пан эконом Сергей Миронович.
- Вы и в конюшне курили?
- Кто "вы"? Я и пан эконом?
- Да нет. Ты в конюшне курил?
- Курил, если пани Лизавета покупала табак.
- Это же опасно. Одна искра в солому - и затлело.
- Ага, ага, окурок в солому и - пых, сгорело. Так сгорела у моего шурина копна сена. Пых - и нет копны.
- А конюшня могла от такого окурка загореться?
- Не могла. Я в тот день пас коней на лугу. И курил на лугу.
- Так от чего же тогда загорелась конюшня?
- А подожгли. Нарочно подожгли. Мужики напугать пани хотят. Злобятся за поле.
- За какое поле?
- Мужики, когда царь им волю дал, так хотели поле, что за лугом, вон там, забрать общине. Судились. Пани высудила, не дала. Вот и спалили за это.