Из окна СКП выпустили в небо красную ракету. Дальнейшая посадка была запрещена.
Все это произошло так быстро, что мы ничего сообразить не успели и теперь только смотрели на находчивого Брякина, направлявшего белую струю из огнетушителя в огонь.
Через минуту туда подъехал тягач с людьми, и самолет оттащили с полосы.
Летчики стали обсуждать посадку Пахорова.
— Всю обедню испортил, — в сердцах сказал Кобадзе. — Теперь будут думать, что прилетели утюги. А «взрыв» кое-кто истолкует по-своему. Жены летчиков чувствительны к таким явлениям.
Смыв копоть и сажу с лица и рук, Брякин вернулся к исполнению обязанностей. Он ходил по стоянке в чуть обгоревшем комбинезоне, как именинник, командир полка объявил ему благодарность.
— Ты что-то хотел сообщить, — напомнил я мотористу, поздравив его с успехом.
— Совсем забыл! — Брякин опять приложил ладони ко рту: — Внимание, товарищи! — он сделал паузу, словно прислушиваясь, не произойдет ли нового взрыва. — Внимание, товарищи! Это касается прилетевших. Ваши жены и дети подняли бунт. Прошу закругляться и следовать к шлагбауму.
— Наши жены? Они здесь?! — воскликнул Лобанов. Но на его шутку никто не откликнулся.
— Они ждут с утра.
Летчики наскоро давали техникам указания об устранении замеченных в полете неисправностей и уходили.
Я стал прощаться с товарищами.
— Мы забыли поздравить вас… — Лерман улыбнулся.
— Она тоже там, — как о чем-то обычном сказал Брякин.
— И ты молчал! — Я отдал ефрейтору шлемофон, потому что в нем со своим круглым лицом был больше похож на девушку, и попросил фуражку. И сразу три головных убора представили товарищи перед моими глазами: выбирай любой.
— Поправь воротник у куртки! — крикнул мне вдогонку Кобадзе. — И не забудь поцеловаться.
За спиной у меня засмеялись. Но мне было не до смеха. Я волновался.
— А теперь закрой глаза, крепко-крепко, — Люся взяла меня за руку и потянула вперед. Открывались и закрывались двери, щелкали выключатели, скрипели половицы, гремели ведра. Пахло вывешенным для просушки бельем, теплом давно обжитого жилья, жареным картофелем, прохладой, которая бывает в полуподвальных помещениях.
Мы остановились. Люся взволнованно дышала:
— Ну теперь можешь смотреть.
Я открыл глаза. Со всех сторон нас окружали стены. Я мог, пожалуй, если бы расставил руки, дотянуться до них. Я ничего не видел, кроме этих настоящих, оклеенных газетами стен и счастливых сияющих глаз.
— Тебе нравится?
— Очень, — не задумываясь, сказал я, хотя с улицы наш ветхий домишко с нелепо прилепившейся новенькой терраской не вызвал во мне восторженных чувств. — Это наша?