Сказочник кивнул на лес.
— А здесь, в пространстве моих мыслей, куда ты приглашен, и только потому, что ты поэт, в этом пространстве неопределенности, пологом и мягком от плавных обводов, не может быть точных камней и нацарапанных на них, определяющих движение угловатых истин. Взгляни — даже крыша зернохранилища поката и подчинена не точному расчету, а скорее воображению. Люди, которые его строили, не знали четкого слова "проект", а те, которые чинили крышу, просто не вспомнили о нем, не смогли б — даже если б захотели. И только поэтому ты, находясь в чужой "области неопределенности", с интересом наблюдая, но только за "горизонтом событий", можешь, тем не менее, путешествовать внутри нее — не натыкаясь при этом на крепкие стены из каменотесами шлифованных мыслей.
Помолчали, постояли, поглазели.
— Увидев утят, купающихся в ставке, здесь никто и никогда не придумает пословицы, — закончил свою мысль Сказочник. — То есть, столкнувшись с радостью, с гармонией, заподозрив о законах красоты, он или она почувствуют, а возможно даже осознают, но вряд ли выскажутся точными словами. Даже сами слова здесь мягки и менее определенны — не то, что в нашем, в родном и могучем. Именно поэтому у меня не хватает точных слов для описания пологого пейзажа…
— Расскажите мне о бессмертных, дядько, — тепло попрощавшись не то чтоб с прекрасной, но озорной, подвижной и интересной именно своим движением, симпатичной собой и своим образом жизни наездницей, то есть действительно с образом, с бытием, ему незнакомым, но определяющим ее, а вот теперь и его мысли, и даже подержавшись за ее голую ногу и поймав в ответ заразительный смех — с такими словами прилег парубок Мыкола рядом с дядькою Павло.
— О них все сказано в рекламе, — разумно ответил парубку дядько. Каков вопрос, таков ответ.
— Да, но создается такое впечатление, что мы знаем о них много, но выходит, что ничего.
— Скорее — часто, — не согласился с "много" дядько, — и не знаем, а слышим.
— Тем более, дядько, будь ласка! Ведь для них вы — провизор, подносчик лекарств.
— Хороша девушка, эта Дульцинея, — вздохнул Павло, которому так некстати напомнили, что он тайный эскулап, — увидишь раз такую, и потом вспоминаешь о ней всю жизнь, не зная имени, а помня только время, место.
— Романтика… и бессмертие. Разве это совместимо?
— Ты хочешь спросить, сменил ли я пиво на водку? Ох, Мыкола, на тебя дурно влияет не только мое общество, но и окруживший нас пейзаж…
— Действительно, — вмешался в разговор наблюдающий за ними с дальнего холма Поэт, обернувшись к Сказочнику, — кто они такие, эти бессмертные? Ты упоминаешь о них вскользь, но я понимаю, что они зачем-то нужны этой книге, а возможно, даже важны?