А Сказочник сосредоточен — он укладывает длинные стеариновые свечи в картонную коробку. Свечей много, они новые, рассыпаны на столе, у компьютера, отливают стеарином в тусклом свете, и по длине как раз помещаются в высокую коробку. И Сказочник старательно укладывает их в эту коробку, а они удобно ложатся внутрь, заполняя ее аккуратными рядами.
Скоро зима, он готовится к зиме.
А за спиной движение — девушка, в жизни курящая как паровоз, от этого и от простуды кашляющая как ломовая лошадь, и через каждые пять слов ругающаяся матом, но легкая в движениях уселась на диван, обязательно скрестив или поджав под себя джинсовые ноги. Движением таким нарушая точный счет полезных зимою свечей, вызывая желание обернуться и восхититься женственностью позы и загадочностью еще неразведанного тела, и это не смотря на запах табака, кашель, несложный и уже привычный в ее исполнении мат.
— А когда у вас начинается отопительный сезон? — задаст она вопрос, и что удивительно — пока что не низковатым, не никотиновым голосом. Оттуда, из джинсами обтянутой стройности ног и одетого своего очарования, из тусклого, сероватого света. А возможно — из сигаретного дыма. Не ругнувшись — потому что во сне.
— Когда? — переспросит Сказочник, не оборачиваясь, но представляя ее спокойную, слегка волнующую позу. — Когда отопление включат.
На ногах ее белые носки, но в сероватом свете за чистоту их ручаться невозможно. Но, не ручаясь, произнеся в уме слово "носки" и отгоняя "телячьи нежности" — "носочки", все же хочется, оторвавшись от на зиму заготавливаемых свечей, прикоснуться к ним, подержаться, почувствовать рукой чужую теплоту.
Но эта теплота, она сама по себе.
"Этот твой"…", какой-то он не привлекательный, обычный" — поделится она своими впечатлениями о Сказочнике с Поэтом, вероятно отвечая на его назойливый вопрос.
— Не расстраивайся, — на прощание утешит Сказочника Поэт, провожая его до двери. — Анька неплохая девчонка, спит со всеми моими новыми друзьями.
Сказочник что-то ответит, но усилия в надевании ботинок в тесном коридоре сотрут из памяти слова. Тем более коробка, полная свечей, и уличная темнота. За спиной остался… даже не дом Поэта, а скорее его ощущение, не собственно комната, жилье, а послесловие места.
В уличной темноте опасность — большеголовые овчарки, стаями рыская по темным улицам, выискивают на них запоздалых прохожих. Ноябрь, нет снега, есть только его желание, хотение зимы, и поэтому черные спины овчарок трудно различимы на фоне ночного асфальта.
Но летом было еще страшнее — сезонные охотники кштарии, или кшатрии, кто как их, ужасаясь, называет, сбиваясь в азартные артели, нападали на прохожих, при этом страшно вращая навыкате глазами, белея белками и чернея зрачками, и громко клацая разведенными в разные стороны клыками. Но этой ночью их нет — потому что ноябрь, и они, то ли обросши длинным мехом, уже разбрелись по берлогам и завалились в зимнюю спячку, то ли вырастив узкие утиные крылья, давно улетели в южные страны, в Индию или в Китай.