Идя по опасной случайностью улице, Сказочник проснулся, удивляясь сну. А в проеме двери — свет к зиме убывающего дня, на стенах предположение солнечной подсветки, желтовато-оранжевый отсвет, шерсть на лапах и брюхе большеголовых овчарок, маскирующая их днем.
Синего! Синего! Синего! Синего! СИ-НЕ-ГО! — зазвучало в еще несвободной от интересного сна голове.
И точно — в небе, за окном, размытость быстрых облаков на фоне бледной синевы. И желание снега, хотение зимы, и одновременно — еще живое воспоминание о предположении чужого тепла в послесловии места.
Сон, он как милостыня, в руку, и как бомба, из руки…
— Однажды в детстве, когда я, наверное, и говорил-то еще не очень, а только этому учился, мне приснился сон, детский сон, но запомнил я его на всю жизнь.
С такими словами обратился Навигатор к доктору Пржевальскому. Они ехали верхом, рядом, на послушных движениям узды и нажиму стремени конях, и неспешное их перемещение вдоль кромки леса из акаций предполагало неспешную беседу, почти что ритуальное произношение слов или просто звуков в ночной и звездной тишине.
— Поэтому ты и запомнил его, потому что детский, — ответил ему доктор, внимательный слухом — к тишине, а взглядом — к звездам. К седлу его приторочен свернутый мешок, и иногда внутри мешковины тихо шуршит целлофан — в непроницаемом для воздуха пакете набирает силу запаха ковыль, как известно имеющий свойство почти мгновенно будоражить кровь самых флегматичных непарнокопытных.
— Я помню этот сон в мельчайших подробностях, помню все его краски.
— В детстве часто снятся цветные сны.
По левую руку лес из акаций темнеет черною стеной. Но он не безмолвен — в высоких кронах колючих деревьев гуляет ленивый ветер, и может показаться — не подчиняясь разнице воздушных давлений, а делая это сам по себе. По правую руку видны далекие и редкие огни, но не фонари, а освещенные окна, и их теплая размытость, так отличная от кристальной четкости звезд, решительно отвергает латиницу — "цивилизация" вместе с кириллицей — "ойкумена", просто называясь жизнью.
— Мы идем с матушкой, она ведет меня по улице, и я крепко держусь за ее руку. Ее рука где-то там, наверху, над моей головой.
— Да, говорить, судя по симптомам, ты тогда, скорее всего, не умел.
Ох, как загадочен летней звездной ночью лес из акаций! Но, любопытно — песня соловья, заполняя темноту и делая эту темноту менее плотной и даже прозрачной, летит почему-то от редких освещенных окон. И если приглядеться, то можно заметить, что свет их надрезан — это корявые плодовые деревья, корявые не по природе, а по воле садового ножа или удобного секатора, прикрывают их от людского и лесного любопытства.