— Смотри, надеваешь сначала вот эту. Видишь скользящий узел? — Степаныч подергал за веревку, и от этого ее затянуло под мышками. — Теперь даже если очень сильно захочешь, вырваться не сумеешь. Это почти невозможно, но о почти не забывай, а если что, то кричи, а не барахтайся.
— Не забуду. А дальше что?
— Как что? — усмехнулся Степаныч. — Дальше, когда придешь сюда одна, снимай штаны и пугай бездну. Но штаны обязательно нужно снимать только после того, как наденешь вот эту веревку, со скользящим узлом. Запомнила?
— Да.
— Даже если поскользнешься, с тобой ничего не случится, разве что коленки собьешь или штаны потеряешь. Все просто, а обратная последовательность любая, но нужно сначала одеться, а уже потом снимать скользящую петлю. В последнюю очередь, ясно?
— Ясно. Страшно, но интересно!
— Я вижу, глаза горят. И ты, Алексей, смотри, а то нога уйдет — только крикнуть и успеешь.
— Я смотрю.
— Я вижу.
Лена взглянула на Алексея, ища следы смущения в его лице. Как осторожно он коснулся ее, пропуская к месту испытаний. И эта нерешительность смешна — она же видела его глаза, вчера, у костра, блеснувшие сглаженной недолгим знакомством ревностью. Да, глаза выдают его, ну а ей-то что до этого? Ей нравится висеть вот так, между небом и землей, и чувство, известное каждой мухе, волнует ее, а присутствие Степаныча и Алексея придает смелости и делает не таким уж и разумным разумный страх высоты. Однако, наверное, есть комары? Наверное, в сырости ручья их целая колония? И когда вечером придет время исполнения желания…
Алексей смотрел на Лену. Чего только не узнаешь, свернув с плавного шоссе на ухабы проселка. Он теперь знает, как, например, устроить подвесной туалет и, оголив задницу и при этом минимально рискуя ее целкостностью, отважно пукнуть в безграничную бездну. Конечно, все это интересно, вот только девушка, застрахованная от падения хитрой веревкой, как яхтсменка, пытающаяся удержать накренившуюся яхту, заслоняет собою красоту места и мешает аккуратно консервировать впечатления похода. Подчиняясь узкому выступу, он коснулся ее груди, и у него вдруг похолодело в животе — как у услышавшего тиканье на первом задании сапера. Он едва уговорил вздрогнувшие мышцы, понимая глупость поступка и не желая потери, пусть не ее самой, а только ее улыбки, одинаковой для всех, но от этого не менее волнующей. А волнения, они у каждого свои…
— Пойдем, Алексей, — прервал очередной поток размышлений Степаныч.
— А я?
— А ты тренируйся, тренируйся…
* * *
Вечер, скручивая перспективы и шурша неслышными днем звуками, быстро опустил чернеющий занавес, сразу сократив мир до пятна освещенной пламенем костра скалы. Тени палаток дышат на ней. Неспешный гитарный драйв тонкими звуками наполнил хрупкую, темного стекла колбу жизни на краю затихающего воздушного океана, в тысячи глаз разглядывающего одинокий, но такой заметный издали огонь.