Но он часто говорил о коррупции у себя на родине. И он очень часто посылал Карстена на каникулы в Германию. И тот приезжал в таком восторге…
Помню, в этом месте я спросил:
— А ты? Ты ничего не сделала, чтобы помешать…
— Я не считала себя вправе! — ответила она. И повторила тихо, словно про себя:
— Я вообще не считала себя вправе…
Когда началась оккупация, он не вступил в «Нашунал самлинг»[34]. Наоборот, вначале казалось, что он настроен скорее враждебно по отношению к нацизму. И только тогда, когда…
Она запнулась. Потом продолжала:
— Впрочем, почему бы тебе не узнать об этом… Мне кажется, на него повлияла и твоя позиция. Он не хотел быть заодно с тобой. Насчет тебя мы узнали весной сорок первого. Вскоре после этого он вступил в партию.
Она снова помолчала.
— Он ненавидел тебя совершенно особенной ненавистью!
— А он знал…
— Нет!
Это слово прозвучало незнакомым мне металлом в ее голосе. Потом она снова заговорила робко, неуверенно. Я понимал, что она много раз все это передумала наедине с собой и так ни к чему и не пришла.
— Не знаю почему, но мне кажется, что вначале он к тебе совсем по-особому относился. Я хочу сказать — еще тогда, в студенческие годы. Как к младшему брату, что ли. А потом, должно быть, между вами что-то произошло, ты его, должно быть, чем-то страшно обидел. Сам он, правда, никогда и словом об этом не обмолвился. Но я и так поняла. И обида эта со временем все росла. Между прочим, он почти никогда не упоминал твоего имени…
Я рассказал ей, что ходил тогда к нему просить, чтобы он помог нам. Что он отказался и что я назвал его трусливой собакой.
Некоторое время она сидела молча.
— Значит, ты был тогда у Карла?
— Да.
— И ты назвал его…
Она словно что-то взвешивала.
— А почему бы и нет… — Она тряхнула головой, я хорошо помнил этот ее жест.
— В какой-то мере Карл, пожалуй, труслив, — сказала она. — Но трусость он презирает — и в к а к о м — т о смысле он и не трус. Нервы трусливые — не воля. Он скорее умер бы, чем признался, что чего-то боится. Сколько раз он из-за этого рисковал жизнью…
Вдруг она спросила:
— Когда ты ему это сказал? Ты не помнишь, в какой именно день — в какой день той недели — ты у него был?
Я назвал день.
— А в какое время?
Я и это помнил. В два часа.
— Я была у него в двенадцать! — сказала она.
— Ты просила… просила его помочь нам?
— Нет. Я просила его жениться на мне! В голосе ее снова зазвучал металл.
Она помолчала.
— Кажется, теперь мне стало понятнее! — сказала она потом. — Боюсь, что даже слишком понятно!
Больше она об этом не говорила. Наш автомобиль, похожий на диковинного зверя со светящимися глазами, осторожно пробирался вперед. Мне показалось, я узнаю дорогу, и я спросил, куда мы едем.