Не враждебно и не агрессивно Ахматова относилась только к Гумилеву — тому, кто женился.
Ну и потом, после того, как Акела промахнулся на Гаршине, она весьма расчетливо взяла на себя тон быть снисходительной, ироничной, загадочной — к Берлину, к Бродскому, к Найману. Здесь бы агрессии никто не потерпел, развернулись бы и ушли.
* * *
Именно в связи с Ахматовой В. Топоров пишет о жанре «посмертных писем». (Е. Орлова. Литературная судьба Н. В. Недоброво. Стр. 53.) Если б письма и поэмы Ахматовой были в этом жанре! Но она и с живыми обращается бесцеремонно, как с мертвыми. Про мертвого Пастернака говорит, что тот три раза хотел жениться, про живого Берлина — что организует для нее Нобелевские премии.
* * *
Наполеона все любят, все в него влюблены. Все к нему примеряются (все его ловят). Анна Ахматова вздыхала, что над нею опять не просто небо — а небо Ватерлоо, и Марина Цветаева — кого только не любила, а уж Наполеона и Пушкина — это уж обязательно. И любовь эта кажется совершенно естественной, не называется безвкусной; смешной — да (если нет чувства юмора), достойной насмешки — нет, потому что Цветаева держит все эти любовные истории в сфере своих фантазий, своего мира — любви и поэзии, а Анна Ахматова — в сфере мнимой реальности, быта, житейских обстоятельств. Случись хоть что-то по молодости с Блоком — были бы невзначай упоминания о хлопотах по переезду на дачу, о расчете экономки, о найме зимней квартиры. Если ей хотелось быть замужем за русской литературой, то, вот беда, не в высоком, отвлеченном — вернее, не только в этом смысле, — а она хотела быть женой реальной, деятельной, мнимо приземленной, уставшей от тяжкого, избранным дарованного бремени.
* * *
А бешеная кровь меня к тебе вела…
Вот он — взрыв эротической энергии, едва ли не единственный, в сдержанной, в целом, поэзии Ахматовой.
М. Кралин. Артур и Анна. Стр. 274
Ирина Грэм — последняя подруга Артура, богатая вдова, познакомившаяся с ним в Америке, когда ему было самое начало седьмого десятка, когда никто не хочет верить очевидному. «Когда вспоминаю о мгновениях предельной близости с Пусикатом (красноречивое прозвище!) — мороз по коже. Он был настоящим мужчиной — умел дать женщине подлинное наслаждение. Блаженство!». Вот здесь и «зарыта собака». В этом — разгадка обожания Ириной Артура». (М. Кралин. Артур и Анна. Стр. 162.)
И — благодарности Ахматовой его памяти? Плюс — труднодоступность для проверки из-за железного занавеса, действительно ли он «гремит там»? В любом случае он — композитор. Живущий на Западе. Живущий на Западе русский композитор. Что-то вроде Игоря Стравинского. «Кажется, гремит там». Даже про Артура Лурье — разведется или нет?