* * *
Как всегда, явились народные чаяния.
Ей удалось немыслимое: она добилась у Суркова московской квартиры для Надежды Яковлевны Мандельштам (На самом деле Надежда Яковлевна через несколько лет сама купит себе кооперативную квартиру). Она была этим смущенно счастлива, так мне показалось. (Р. Зернова. Иная реальность. Стр. 35.) Представить себе Ахматову смущенной невозможно. Она легко изображает нужное смущение, когда все обстоятельства складываются так, как только она могла бы себе пожелать в самых жестко выстроенных мечтах, и угроза действительно смутиться абсолютно исключена — вот в эти моменты она может изобразить СМУЩЕНИЕ.
* * *
Наденька, при всей своей скандальности и экстравагантности, не стала затевать каких-то склок и выходок против Ахматовой. Она написала книгу.
…«новая» Н.Я., с написанием мемуаров окончательно порвавшая с тою прежней, почти бессловесной <…> «Наденькой», прекрасно понимала, чем им [Н.Я. и А.А.] это обеим грозит. Крахом, полным разрывом отношений — причем почти независимо от того, что именно об А.А. она написала. (Н. Я. Мандельштам. Об Ахматовой. Стр. 11.) А ведь было ясно, что Надежда Яковлевна ничего не придумает, не напишет никакой клеветы, не раскроет секретов, не вытащит каких-то грязных историй, — что же тогда? Просто Надежда Мандельштам докопается до того, что Анна Андреевна — просто человек, а вот с теми, кого для мемуарства отбирала сама Ахматова, — этого не случится. Те будут писать поверху, строго в рамках схемы: Ее высочество изволили… Она снова явила нам… Читателей литературы об Ахматовой предполагают достойными только такого. И действительно, это поколение народилось, воспиталось и сорок лет блуждает по пустыне с целями, прямо противоположными тем, с какими мой народ в пустыню можно загонять.
* * *
Книга потрясла всех. Даже те, кто не удостоился бы быть упомянутым в ней, защищался на всякий случай или просто — бескорыстно — возмущался бунтарством.
Вениамин Каверин прикрикивает на Мандельштам (Вы, не написавшая ни строчки): Но находятся слова, против которых она бессильна. Вот они: Тень, знай свое место. (П. Нерлер. В поисках концепции. Стр. 95.)
Как это, не написала? Написала, две книги. И не обязана была до этого что-то пописывать: художественное, что-то для детей или на историческую тему, пробиваться, проталкивать их в печать, трясти костями мужа и делать из них лакмусовую бумажку, вступать в союз…
Иосиф Бродский относит их к великой русской прозе двадцатого века. Андрей Платонов — а следом она, Надежда Мандельштам. «Двух капитанов» помнят только школьные учительницы, а Надежду Мандельштам читает молодежь. В секции прозаиков СП счет, возможно, другой.