У Анатолия Наймана свои претензии. Ахматова представлена капризной, потерявшей чувство реальности старухой. Тут правда только — старуха, остальное возможно в результате фраз типа: «в ответ на слова Ахматовой я только рассмеялась» — вещи невероятной при бывшей в действительности иерархии отношений. (А. Г. Найман. Сэр. Стр. 114–115.)
Это можно назвать претензиями к сюжету. Хорошо поступила Наташа Ростова, изменив Андрею Болконскому или нет? Могла ли Надежда Яковлевна рассмеяться Анне Андреевне в лицо или нет?
Надежда Яковлевна написала РОМАН о своей жизни — такой роман, какой она хотела, где смеется ее ГЕРОИНЯ. О жизни могла сказать правдивее. Ей даже предсмертной смелости не хватило рассказать об Анне Ахматовой все, что ей довелось увидеть, — и после писать бы уже так, как не писать она не могла. Поскольку она не назвала вещи своими именами, ее упрекают за то, что она расписывала Ахматову просто не теми красками.
Она преувеличивает и степень близости, и степень вовлеченности в жизнь друг друга и нужду друг в друге. Надежда Яковлевна была периферийным человеком в жизни Ахматовой, всегда готовым свидетельствовать со стороны защиты, быть фигурантом по делу о количественном составе топа русской поэзии двадцатого века. В житейской же, весьма приятной в последние десятилетия прогулке она была Ахматовой безо всякой надобности.
* * *
Книги Надежды Мандельштам написаны не в полную силу, всей правды даже она и даже в них сказать не посмела, но верным хватило и одной ее запальчивой фамильярности для предания анафеме. Надежда Яковлевна пробовала этот тон — великолепно не замеченный Ахматовой — и в их переписке, писала Ахматовой задирчиво — с показной дерзостью, имеющей на всех направлениях пути к отступлению, непросто. Ануш!.. Будто от радостного изумления амикошонство: обнаглевшая оттого, что не умерла летом (она тяжело болела) и сейчас все ест и пьет. (Летопись. Стр. 555.)
Начало книги — камертон новой эпики: …трое своевольцев, три дурьих головы, набитые соломой, трое невероятно легкомысленных людей — А<нна> А<хматова>, О<сип> М<андельштам> и я — сберегли, сохранили и через всю жизнь пронесли наш тройственный союз, нашу нерушимую дружбу. Всех нас тянуло на сторону — распустить хвост, достать «крысоловью дудочку», «проплясать пред ковчегом завета», все мы дразнили друг друга и старались вправить другому мозги… (Н. Я. Мандельштам. Об Ахматовой. Стр. 144.)
Анна Андреевна не хотела — да и никто бы не захотел — быть ни дурьей головой, набитой соломой, ни стервой, ни Ануш.
Под фонарем осталась плясать одна Надежда Яковлевна.